Ирина Тарханова: «Мне интересна островная жизнь, параллельная мейнстриму. – Так что вы хотели сказать про голландские книжки
Ирина Тарханова. Фото: Александр Лепешкин
В галерее «Роза Азора» начался мини-фестиваль «Русская тема» издательства «Барбарис». «Барбарисовые» вечера — начиная с 18:00 и вплоть до последнего посетителя — будут проходить по 26 августа, они посвящены последним новинкам издательства, специально созданного для выпуска книг художников.
Основательница издательства Ирина Тарханова и ее именитые гости презентуют «Бедные книги» Ирины Затуловской (25 августа) и «По России с Сировским», третий том путевых дневников Валерия Сировского (26 августа), а также сборник писем Владимира Стерлигова «Белый гром зимы» (23 августа) и «Досужие домыслы» Константина Победина (24 августа).
Перед этим каскадом презентаций мы поговорили с Ириной Тархановой о том, где она придумала эмблему своего издательства, почему ей так дороги книги, написанные на «островах», и чем издание музейных каталогов отличается от выпуска архивных редкостей.
Какая из выпущенных книг для вас самая важная?
Все они — мои дети, все они со своими характерами, все они дороги мне по-разному, так как являются разными открытиями моей жизни. Настоящие мамаши должны знать своих детей лучше окружающих и с любовью вести их по жизни вместе со всеми недостатками. Но, конечно, самый любимый — младшенький: новые дети всегда лучше старых.
— это «Белый гром зимы», любовная переписка и стихотворения художника Владимира Стерлигова первых лет Второй мировой.
Стерлигов сразу же покорил меня своим литературным даром. Ритмическая проза, которой он писал, — из моей юности. Увлечение Андреем Белым осталось от моего бывшего мужа Леши Тарханова. В моей библиотеке есть прижизненные издания «Серебряного голубя», «Москвы» и «Петербурга». На эту почву Стерлигов лег идеально. С его океаном чувств после Карлага (Карагандинский исправительно-трудовой лагерь. — TANR), когда, казалось бы, в душе должна была остаться только выжженная земля. В университете мы проходили послелагерную назидательную поэзию Заболоцкого. Это был ужас, хотя его «Столбцы» — до сих пор из самого любимого. Я ведь за это и Леонида Аронзона как-то особенно люблю: он написал диплом о Заболоцком. Так все и закольцевалось в этом издании, тем более что личность Стерлигова меня оглушила.
Он хотел быть писателем в начале 1920-х, однако увлекся Малевичем и стал его учеником. Из его живописных работ мало что сохранилось. В 1939 году Стерлигов вернулся из Карлага, полностью обнулившись. Друзья подарили ему драповое пальто. Это и было всем его имуществом.
В Ленинграде он находился нелегально: у него стояло «минус шесть городов» в паспорте. Но он возродился к жизни, когда влюбился. Вновь почувствовал себя живым. Это такое чудо! Книгу составили письма к его возлюбленной Ирине Потаповой. Жена Стерлигова пропала без вести в лагере, так же как и муж Потаповой... Над художником и его музой постоянно висит угроза нового ареста — и тут эта любовь, которая дала им возможность спастись.
Как к вам попали его письма?
От Ирины Стерлиговой. Она еще в 1990-х случайно обнаружила их в римском архиве Андрея Шишкина, профессора Университета Солерно и директора римского Центра Вячеслава Иванова. В обувной коробке на полке его дома. Ира Стерлигова — главный специалист по прикладному искусству Средневековья и византийскому искусству в России и, так вышло, наследница Стерлигова (ее муж был племянником художника). Именно поэтому Андрей Шишкин и стал составителем этой пронзительной книги.
Вы издали Стерлигова, так как письма, дневники, воспоминания и биографические бумаги — специализация «Барбариса», я правильно ее определил?
Дневники, письма и документация, связанная с жизнью художников, ведь «Барбарис» — издательство, созданное художником и прежде всего про художников.
Мы с Лизой Плавинской (художником, искусствоведом и галеристом; Лиза — универсальная артистическая личность и большой друг «Барбариса»; сейчас мы делаем с ней один важный проект) однажды это сформулировали и даже хотели создать компанию издательств, предназначенных только для художников. Это не «книги художников», но издательства, созданные художниками. Почувствуйте разницу. Это совсем другое. Пока мы твердо придерживаемся этой идеи, и только одна книга («Проклятые тосканцы» Курцио Малапарте) — исключение. Но и Малапарте переведен с итальянского художником Валерием Сировским. И это мне особенно интересно.
Расскажите, как к вам пришел Сировский. Для меня его книги — биографическая повесть и — стали самыми знаковыми книгами «Барбариса».
Вначале его каллиграфии к воспоминаниям «Спасибо товарищу Сталину...» не произвели на меня особого впечатления. Валерий тогда просто искал книжного дизайнера для издания своих тетрадей и записных книжек.
Есть художники, отрабатывающие свою философию и место внутри арт-рынка, а есть те, кто рисует, как дышит, просто фиксирует жизнь, как поет. Они радуются своим открытиям, не думая ни о чем. У них другое поле действия — поле так называемого «наивного искусства». Но наивно оно только с точки зрения продавца, куратора, менеджера, историка искусства.
Вопрос звучит так: кто для нас важнее — земский доктор или светило медицинской науки?
Мне земские доктора интереснее в разы. А еще мне интересно, когда светила прикидываются земскими докторами. Так еще интереснее, и именно таков Сировский. Мне важно, когда я не понимаю, как это сделано, из чего, зачем…
Ирина, если это книги художников, то, что в них важнее, — текст или визуальная составляющая? Вы ведь делаете штучные выпуски, каждый раз меняя технологию, чтобы максимально аутентично передать особенности хрупких жанров.
Это не просто книги про художников. Это размышления художника, издающего книги, понимаете? Изучая этот материал, я осознала, что именно с такими маргинальными персонажами, с их параллельно живущими островами я и должна работать. Таков мой путь и моя ниша.
Вот поэт Татьяна Щербина каллиграфически записывает свои стихи, рассказы и эссе. Вот художник Владимир Стерлигов написал письма ритмической прозой. Вот переводчик сделал гениальные архитектурные скетчи, а художница Алиса Порет придумала абсурдистские анекдоты с картинками.
Меня волнуют перекодировки, поле непредвиденного. Мне интересна островная жизнь, параллельная мейнстриму, когда не важны потоки, миллионы просмотров, миллионные хиты продаж и супергерои. Для меня Стерлигов — супергерой. Мало кому известный нищий художник, писавший гениальные письма Прекрасной Даме. В свою очередь, Дама эта написала пронзительные воспоминания о блокаде, по-своему выдающиеся.
Почему сейчас важно искать в стороне от мейнстрима?
Нас окружают штампы. Они в эпоху мгновенного распространения информации множатся с головокружительной скоростью. Участвовать во всем этом не очень хочется.
Кто ваш читатель?
Люди, способные задуматься. Остановиться и задуматься, заметить движение облака, перемену ветра, взгляд ребенка, который на самом деле уже давно гораздо взрослее этого взрослого. Люди, способные удивляться. Они есть и пишут благодарные письма. Когда пишут: «Читал, смеялся и плакал!» — мне большего и не надо. Это главная награда. Многие ли могут плакать над страницами книг?
Читатели каталогов и роскошных книг, которые я оформляю, никогда не говорят мне спасибо. Потому что там я в общем потоке. А тут мы все вместе сопротивляемся этому потоку, понимаете?
Еще как! С одной стороны, вы выпускаете штучные, чуть ли не рукописные книги, с другой — как дизайнер делаете монументальные каталоги самых престижных выставок. Например, картин из Пинакотеки Ватикана в ГТГ или «Палладио в России» для венецианского Музея Коррера. Расскажите об этой стороне своей деятельности. Что в музейном каталоге самое важное?
Музейный каталог — это всегда итог работы большого коллектива. И это тоже интересно. Дизайнер работает здесь как медиатор: он должен поймать музейный поток, пропустить его через себя и не погибнуть.
У дизайнера музейных изданий совсем иные задачи. Каталог — проводник истории, музейного дела, амбиций, установок моды и стиля. Дизайнер здесь уже не демиург — но я же люблю работать с авторами! В этом деле я повивальная бабка, помогающая родить то, что выношено многими прекрасными, умными, талантливыми людьми. Я не считаю, что делаю гениальные каталоги, но стараюсь соединить работу многих других. Сложная задача, так как все же должны быть довольны. У меня не получается быть сволочью, продавливать свои идеи, скандалить, видеть только свое. На каталогах я не утверждаюсь как художник.
Какие в «Барбарисе» тиражи?
От 50 до 1 тыс. экземпляров. Для моих книг это немало. Наш чемпион — «Сто стихотворений» Леонида Аронзона, общепризнанного гения ХХ века. Его тираж давно перевалил за 1 тыс. экземпляров.
Алиса Порет — еще одна моя экстравагантная и безупречная любимица. Вот и Стерлигов, уверена, полюбится многим. Как художника его совсем мало знают. И тем более как писателя и поэта. А, например, Даниил Хармс его ценил весьма высоко.
Почему все-таки «Барбарис»?
Для меня это растение — символ свободы. В 1989 году я поехала в свой первый европейский тур. Чехия. Там, в Татрах, усыпанных снегом, на фоне вкуснейших запахов из кофеен и уютных магазинчиков всюду лежали россыпью красные ягоды барбариса. Тогда, в ноябре 1989-го, в Москве была страшная разруха, грязь и мрак. Про запахи даже не говорю. Все плохо. А в Чехии — голубое небо, чистый снег, ароматы благополучия, фахверковые уютные дома, и вот эти красные ягоды свободы.
Барбарис — красивый, сильный и крайне симпатичный. Растет между садом и лесом, но при этом его незаслуженно мало задействуют в нейминге. Хотя многие любят это название из-за конфеток.
ИРИНА ТАРХАНОВА, работающая над книгой «От революции до войны. Семейный портрет России. 1917-1941», делится с COLTA.RU фотокарточками из фамильных альбомов и семейными историями, которые за ними стоят
До 12 августа COLTA.RU в небольшом летнем отпуске. Но, чтобы вам не было без нас совсем уж скучно, мы собрали на это время небольшую коллекцию всяких странностей и редкостей, в основном прошлых лет, которые, как мы надеемся, вам будет любопытно разглядывать.
Коллекция семейных фотографий, которая насчитывает сейчас несколько сотен снимков, была начата в процессе подготовки второго тома «Россия в фотографиях», посвященного периоду между двумя войнами. Семейные фото должны были стать естественным дополнением к журналистским фотографиям и исторической хронике. Основа этой коллекции - семейные альбомы из социальных сетей, где я находила интересные старые фотографии, налаживала переписку с людьми и далее записывала их семейные истории. Эти фотографии не вошли в серию книг «Россия в фотографии. XX век», поскольку я планирую их выпустить в издательстве «Барбарис» отдельным альбомом «От революции до войны. Семейный портрет России. 1917-1941», приуроченным к 100-летию начала Первой мировой войны. Мне кажется, это и будет настоящий портрет времени.
Я хочу показать самых разных людей - от партийных боссов до нищих. Почему я выбрала именно этот период истории? До 1940 года ситуация была очень герметичная - это время групповых, постановочных и официальных фотографий. Не разрешали фотографировать на улицах, люди сжигали свои семейные архивы, даже дома мало фотографировались. Видимо, у людей был внутренний страх. Карточек живых, семейных очень мало, и поэтому они драгоценны. Настоящие лица той России - лица из семейных альбомов.
Ирина Тарханова
Семья Нотик
Роза и Женя Нотик. Июнь 1934 г.
На этой фотографии не мальчики, а советские девочки. Сестры Роза (12 лет) и Женя (9 лет). Летом 1934 года тайком от родителей они сбежали из Харькова в Москву встречать челюскинцев, спасенных в Арктике советскими летчиками. Без денег, без билетов, без точного адреса московской родни. Отважные дети сутки добирались до Москвы, пересаживаясь с одного поезда на другой и скрываясь от контролеров. В пути их подкармливали добрые попутчики. В Москве с трудом нашли тетку. Она дала телеграмму маме, неожиданно потерявшей двух девочек и страшно волновавшейся. А для тех начался праздник! Первый раз в столице, встреча челюскинцев, Парк им. Горького, мороженое и прочие радости жизни. Дома, конечно, они получили большую взбучку. Побег затеяла старшая, Роза. Она всегда отличалась бесшабашностью и активной гражданской позицией. Она и потом на фронт буквально сбежала, совершенно искренне считая, что без нее войну СССР не выиграет.
Роза Нотик. 30 декабря 1938 г. На обороте фотографии: Харьковский Дворец пионеров и октябрят. Новогодний бал-маскарад 30 декабря 1938 года. Костюм «День Сталинской Конституции». Уч. 79 шк. Роза Нотик
Снимок с одной из первых новогодних елок в Советском Союзе. До конца 1935 г. рождественские праздники и связанные с ними елки были запрещены, а первая новогодняя елка прошла именно в Харькове, именно во Дворце пионеров и октябрят в 1936 году по инициативе П.П. Постышева (1887-1939), тогда секретаря ЦК КП(б) Украины. Конец «левым перегибам» был неожиданно положен 28 декабря 1935 г. В этот день в газете «Правда» появилась небольшая заметка, подписанная кандидатом в члены Политбюро ЦК ВКП(б) П.П. Постышевым. Она начиналась так: «В дореволюционное время буржуазия и чиновники буржуазии всегда устраивали на Новый год детям елку. Дети рабочих с завистью через окно посматривали на сверкающую разноцветными огнями елку и веселящихся вокруг нее детей богатеев. Почему у нас школы, детские дома, ясли, детские клубы, дворцы пионеров лишают этого прекрасного удовольствия ребятишек трудящихся Советской страны? Какие-то не иначе как левые загибщики ославили это детское развлечение как буржуазную затею». Автор призывал комсомольских и пионерских лидеров в срочном порядке устроить под Новый год коллективные елки для детей. Это предложение было принято молниеносно. По всей стране были организованы елочные празднества, в магазинах появились «расширенные ассортименты елочных украшений». Таким образом, предложение (даже не указ) партийного руководства было принято и полностью осуществлено в масштабах страны всего за четыре дня, включая дату самой публикации. Подобная оперативность так и осталась недостижимым рекордом в истории СССР. Постышева расстреляли в 1939 году.
Роза Нотик с подругами на пляже
Войну семья Нотик встретила в Харькове. Им удалось эвакуироваться чудом, в последний день перед входом немцев в город. Они успели на последний эшелон практически без вещей, в том числе без теплой одежды, о чем не раз пожалели на Урале. Но почему-то забрали с собой альбом с фотографиями. В 1943-м Роза буквально сбежала на фронт, т.к. ее не брали по состоянию здоровья, вместе с Уральским добровольческим танковым корпусом. Сбежать с военного завода - это дезертирство, трибунал. Спас ее генерал Родин, сказав тогда историческую фразу: «Дезертиров на фронте не бывает». Служила в медсанбате, а в перерывах между боями пела в самодеятельном фронтовом джаз-оркестре. Дошла до Берлина, 9 мая 1945 года встретила в Праге.
Мать Розы Нотик (вторая справа) на похоронах товарища-революционера. Предположительно нач. 1920-х
Очень типичное фото того времени. Трагические и пафосные похороны героя революции, боевого товарища, борца за правое дело пролетариата. Начиная со времен революции 1917 года превращение красных похорон в большое драматическое шоу и фотографирование на фоне героических гробов, флагов, плакатов и революционных символов стало традицией. Массовые торжественные похороны приравнивались по значимости к социалистическим праздникам. (Прим. издателя.)
Роза Нотик с черным ножом на фронте. 1943 г.
В период формирования Уральского добровольческого танкового корпуса в 1943 году каждый боец и командир получил в качестве подарка от златоустовских оружейников черный нож. На эту особенность в экипировке уральских танкистов сразу обратила внимание немецкая разведка, давшая корпусу свое название «Шварцмессер панцердивизион» - танковая дивизия «Черный нож».
«Шепчут в страхе друг другу фашисты,
Притаясь в глубине блиндажей:
Появились с Урала танкисты,
Дивизия «Черных ножей».
Беззаветны бойцов отряды,
Их отваги ничем не уймешь.
Ах, не любят фашистские гады
Наш уральский стальной черный нож…»
(из песни того времени)
Семья Шибаевых
Татьяна Федоровна и Федор Иванович Шибаевы с детьми. Деревня Накладец Новгородской обл. Фото 1935 г.
Из переписки издателя с внучкой Татьяны Федоровны
Немцы пришли в деревню осенью, как и везде, установили свои порядки, назначили старостой местного, который, чтобы выслужиться, тут же рассказал новым хозяевам о продовольственных запасах крестьян. Запасы состояли из картошки, которую зарыли в землю, в так называемые бурты, замаскировали дерном. Поздно вечером, темнеет осенью рано, сидели с лучиной. Бабушка с детьми жила в бане, рядом штаб немцев, все на виду. Один из немецких солдат не побоялся прийти к ним и на ломаном русском сказал, что он сам отец, воевать не хочет, а завтра немцы пойдут раскапывать и изымать картошку. Бабушка хотела все бурты перепрятать, он не дал, сказав, что никто не поверит, один бурт оставили нетронутым, а остальные перепрятали, сам он принимал самое активное участие, всю ночь таскали мешки, хорошо ливень лил и никто не видел, чем там занимаются эти русские. Ведь он многим рисковал, но помог! Потом он приходил, Дунечке и Ване приносил сладости и все время играл на губной гармошке грустные мелодии. Говорил бабушке, что вернется ее хозяин, а он вернется к своим в Берлин. Когда немцы отступали, он был еще жив.
Как ни странно, немцы не зверствовали в деревне, они, считай, в тылу у своих войск стояли, бои там жестокие шли, это же «Демянский котел», поэтому они в себя приходили, залечивали раны. Староста просто функционировал, его и не расстреляли, когда наши пришли, а про немца он ничего не знал. Бабушка на лесоповале была во время войны, так называемая трудовая повинность. Женщины валили лес и сплавляли его по реке, по пояс в ледяной воде, баграми сталкивали бревна в воду. Ведь русские бабы - живучие, как говорила бабушка, и это пережили. Вообще она всегда говорила: есть хлеб и макароны и нет войны - и слава богу! Присказка у нее такая была. Их не коснулись репрессии, никто не был арестован и осужден. Но она всегда плакала, когда рассказывала нам военные истории, ведь она похоронила двух детей, выжили только две дочери.
Семья Кабановых
Дети Норильска. Фото 1937 г.
Из письма Оли Кабановой издателю
Мальчик в верхнем ряду - мой папа Игорь Сергеевич Кабанов. Здесь ему лет шесть-семь, значит, снимали в 1936 или 1937 году, в Норильске. Отчим папы был чуть ли не начальником Норильскстроя, так что на снимке дети не заключенных, а вольных сотрудников. Бабушка вспоминала, как дружно жила с заключенными, как передавала их любовные записочки.
Семья Петровых
Бабушка и дедушка в молодости. Иван Петрович Петров и Елизавета Александровна Петрова. Свадебная фотография, г. Окуловка, Новгородская обл. 1937 г.
Из письма к издателю
О родных бабушка никогда ничего не рассказывала. Была очень грамотная, знала немецкий язык в совершенстве. В роду у нас были немцы по бабушкиной линии, поэтому она и молчала.
Семья Кобяковых
Кобяков Игнат Семенович с семьей дочери Аксиньи. 1935 г.
Кобяков Игнат Семенович с женой и семью детьми в период столыпинской реформы переехал из Клинского уезда Брянской области в Уфимскую губернию и был одним из основателей деревни Слободка. Несмотря на неказистый рост, имел завидное здоровье. В молодости на лесосплаве по реке Сож через него перекатилось двенадцативершковое бревно. Но он остался жив. Слободчане Игната считали богатеем. Он имел пасеку и неплохой сельхозинвентарь. В совокупности его семье принадлежало более 300 гектаров земли. На оставшееся от отца наследство он помог всем сыновьям поставить добротные, крытые железом дома. Вместе с сынами раскорчевывал отруба под пашню. Свежие пни крепко держались в земле, а из инструмента - топор да вага. Работали от зари до зари. Придет, поест - и спать. А утром проснется - ладони не разгибаются. «Насадит» руки на топорище и давай опять корчевать… Его жена Наталья в молодости была статной красавицей, доброй и чуткой. Жили они дружно, в любви и согласии. В зрелые годы Наталья лечила травами и помогала роженицам. Игнат почти на 20 лет пережил супругу. Прожил 104 года.
Семья Кобяковых
Семья Котовых
Из серии фотографий, сделанных в Ашхабаде в доме семьи. 1931 г.
Из серии фотографий, сделанных в Ашхабаде в доме семьи. 1931 г.
Из серии фотографий, сделанных в Ашхабаде в доме семьи. 1931 г.
Из переписки с издателем
Мой прадед, Григорьев Антон Лукич, родился в Таганроге 08 марта 1871 г. Отец, Лука Мичели (1850 г., Мессина, Сицилия - 1943 г., Мальта), по информации из одного источника, был итальянским судовладельцем, по другой - приехал в Таганрог развивать собственное дело - строительство дорог. Признать сына как законного ребенка он не мог - в Италии была семья. Но связь с ним поддерживал до 30-х годов XX века, пока это было безопасно. В 1911 году Антон Лукич с семьей гостил у отца в Италии. Несмотря на родственные связи с далеко не бедным человеком, по жизни прадед пробивался, полагаясь только на собственные силы.
Как рассказывала его дочь, моя бабушка, чтению он учился у А.П. Чехова, с которым они были в приятельских отношениях. В семье долгие годы хранилось фото писателя с дарственной надписью. Антон Лукич постоянно занимался самообразованием - самостоятельно освоил итальянский язык, позже получил специальность фельдшера.
Антон Лукич долгое время работал фельдшером, служил во фронтовой медицинской части во время Первой мировой войны. Годы учебы и упорного труда позволили прадеду добиться многого: обеспечить своей семье достойный уровень жизни, а в период послереволюционного безвластия в Ашхабаде стать наркомом здравоохранения.
В Ашхабаде у семьи был собственный дом с 12 комнатами. Антон Лукич лично участвовал в его строительстве.
На лето семья выезжала на дачу в Фирюзу - пригород Ашхабада на границе с Персией (Ираном). К концу 20-х годов оставаться в Ашхабаде стало небезопасно. Высокое положение могло обернуться против семьи. В 1931 году дом поспешно был продан. С минимумом необходимых вещей и средств семья переезжает в Москву. На Петровском бульваре (дом № 19) была куплена подворотня, которую огородили с двух сторон и сделали пригодной для проживания. На большее денег не хватило. Антон Лукич работал санитарным врачом. И, как мне рассказывали, проверял качество вин. Супруга вела хозяйство. Дочери Женя и Муза учились в школе, брали уроки игры на фортепиано, с Женей занимались вокалом. Прадед был очень строг. Любил во всем порядок. Часто принимал гостей. Готовила Елена Николаевна - никакой прислуги не было. Стол сервировали по всем правилам: серебряные колечки под льняные салфетки, серебряные приборы и подставки под них. Фарфоровые супницы и тарелки разных размеров. В детстве я очень любила слушать истории, рассказанные моей бабулей, Евгенией Антоновной, о жизни в Ашхабаде. Представляла каждую деталь: просторный дом, караваны из Персии, груженные арбузами и шелками, любимого всеми садовника Мамеда, гроздья винограда, свесившиеся в окно, ароматные персики. То, как спасались от невыносимой ночной жары, завернувшись в мокрые простыни. И как однажды ночью в дом залезли воры, перепрыгнув высокий забор при помощи прицепленных к ботинкам пружин. А потом она рассказывала про московскую жизнь на Петровском бульваре.
Дочери наркома Григорьева, 1938-1939 год
«Барбарис» — издательство крошечное, юное и в начале пути. Все проекты здесь живые и осуществляются совместно с издателем, книжным художником Ириной Тархановой.
Для Тархановой «Барбарис» — это провокация действия, размышления, повод приблизиться к искусству, культурным традициям, попытка сделать это без крика и суеты. Искусство ныне становится туроператором, валютой, шоу, арт-рынком. И здесь можно сказать, что «Барбарис» — антиглобалист от культуры и искусства. Искусство теряет свою сакральность, теряет гуманистические коды, теряет трепетность, эмоциональную свежесть. Именно эту свежесть, недопроявленную ткань картинки и текста издательство пытается восстановить на новом современном уровне диалога с читателем, ищет ее в идеологии изданий и в способах подачи. Именно поэтому книга Алисы Порет «Записки. Рисунки. Воспоминания» своей игрой рукописного скетча, исторического анекдота и маленькой притчи стала олицетворением «Барбариса» в настоящий момент. Неожиданная популярность этой книги — суть подтверждение точности издателя.
Об Алисе Порет в издательстве:
— Мы выпустили в свет первую, одну из трех рукописных тетрадей художницы Алисы Порет. Этих тетрадей с нетерпением ждали знатоки русского авангарда и библиофилы почти полвека и уже не надеялись увидеть. Не секрет, что далеко не все коллекционеры стремятся к публикации своих сокровищ. Предпоследний обладатель тетрадей не был исключением. Поэтому, когда мои друзья и поклонники издательства посоветовали обратиться к наследникам Владимира Глоцера и Алисы Порет, я сразу же этой возможностью воспользовалась. Со своей стороны, наследники любезно предоставили «Барбарису» возможность первой публикации, за что я им невероятно признательна. Здесь я должна сказать, что отдельные отрывки из тетрадей неоднократно публиковались в разных изданиях, но публиковались не полностью и только в текстах без иллюстраций. Название первой книги, в которую полностью вошла первая тетрадь: Алиса Порет. «Рисунки. Записки. Воспоминания», лишь приближает к ее содержанию, поскольку жанр слишком необычен.
Алиса Порет многим интересна более как личность, а для библиофилов — как звезда ленинградской богемы эпохи Хармса и обэриутов. Человек блестящего ума и европейского воспитания, дочь француза и шведки, эта красавица и светская львица в конце жизни талантливо и остроумно записала в толстые тетради цветными шариковыми ручками короткие новеллы из своей жизни. Новеллы смешные, злобные, нежные, порой довольно драматичные она проиллюстрировала как детские книжки с картинками. Тетрадь была изначально задумана как рисованный объект с текстами, делалась несколько лет в середине 1960-х годов и вполне может считаться объектом концептуального искусства, предвосхищая большое количество подобных книг в будущем и возвращаясь к первым авангардным опытам 20-х годов.
Об устройстве книжки
Книжка Алисы Порет светится самим фактом возникновения в миру и новым трендом. Это принципиально. Архив, записки, мастеровитые почеркушки, смело нарисованные шариковой ручкой, изданы как арт — полностью в цвете. Они на дизайнерских английских бумагах, все это драгоценно и впервые. Ильдар Галеев, блестящий московский галерист, вскоре откроет выставку Порет с фундаментальным каталогом. Там будет вся фактология, воспоминания современников на мелованной бумаге и прекрасные репродукции из музеев с размерами и техниками от искусствоведов. Но можно поспорить, что так полиграфически устроенной книги не решился бы издать ни один галерист, ни один музей. Многие говорили мне, что издавать так — безумие. И здесь хочется сказать, что «Барбарис» задуман как разговор на уровне артистического жеста и суровых километров комментариев не будет. «Барбарис» — другое. Мы с Ильдаром дополним друг друга каждый своей работой и этому рады. Валерий Шубинский написал блестящее эссе об Алисе Порет, назвав его «Первая тетрадь маркизы». Валерий Алису не любит и строг к ней. Валерий любит Хармса и стоит за него. Это его авторская позиция, это его герой, и тем интереснее его слово. В конце мы дополнили книгу краткой биографией и комментариями. Для этого жанра, а книгу можно считать набором репродукций, сшитых в книгу, вполне достаточно.
О подготовке рукописи
Первая тетрадь Алисы Порет как будто специально была задумана для нашей книги. Справа — картинка, слева — пустая страница. Эти пустые страницы оказались местом трансляции каллиграфических записок, которые многим читателям трудны для восприятия. Самым сложным оказалось перевести рукописный текст в книжный. И здесь еще раз пришлось убедиться в невероятной стилистической огранке литературных опусов Порет. Ни одного слова, ни одного предлога нельзя было упустить или перепутать — сразу рассыпалось ощущение целого, рассыпалось ослепительное остроумие и меркли смыслы. Все выделения мы старались строго соблюдать. Но эффекта «цветного текста» до конца передать так и не удалось.
О продолжении проекта
Вторая книга Алисы Порет будет состоять из фрагментов второй и третьей тетрадей. Первая тетрадь — неделима в каждом слове и картинке. Это единый организм. Вторая и третья тетради — другие. Там Алиса Ивановна Порет предстает в ином свете, где трудные моменты ее жизни и драмы быта проявляются в других формах текста и иллюстраций, нежели в первой тетради. Во вторую книгу дополнительно войдет большой блок архивных фотографий, многие из них ранее не были опубликованы. Для Алисы Порет и людей ее круга ощущение жизни как непрерывной игры и жизни как артефакта было неотъемлемой частью существования. Эта игра отразилась в ярких фотосессиях, знаменитых «кинофильмах», которые ставились как живые картины большой компанией художников, поэтов, артистов. Среди них были Даниил Хармс, Татьяна Глебова, Петр Снопков, Кирилл Струве, а затем Лидия и Юрий Щуко, Николай Радлов, Борис Майзель и, конечно, сама Алиса Порет. Теперь трудно представить, глядя на этот запечатленный веселый домашний театр, что параллельно в жизни происходили события трагические. Многие из действующих лиц погибли в конце тридцатых и начале сороковых годов. Издательство «Барбарис» предоставит возможность первого знакомства с этим уникальным фотоархивом. Предварять книгу будет статья известного московского литератора, поэта Марии Степановой.
…И о других проектах
Ни для кого не секрет, что современная «книга для чтения» утекает теперь в электронные чернила, iPad, iPhone и прочие андроиды. Книга становится предметом культурной традиции, драгоценным подарком, личной утехой. Поэтому мы сосредоточены, прежде всего, на качестве изданий и разнообразных принтов. В то же время будем думать, как продукцию сделать доступной для всех. И если человек не сможет купить нашу книгу, он сможет купить качественную картинку, подписанную автором, открытку. Что касается нашей издательской политики, то предпочтение живым авторским материалам — дневникам, запискам, разного рода рукописям, архивным фотосессиям, играм. Сейчас мы готовим к выходу первую книгу из многотомного дневникового издания «Путешествия с Сировским», книжную серию для детей «Художники о художниках», книгу поэта Татьяны Щербины «Цветные решетки» из ее рукописного самиздата 1980-х, продолжим проект «Книги детей». Книги детей — это рисунки с записями рассказов к ним, которые порой делают сами родители, поскольку дети сочиняют, но еще не умеют писать. И это лишь небольшая часть наших планов. Но если в двух словах, позволю себе повторить то, что уже сказала однажды: барбарис — это колючий кустарник с нежными листьями и симпатичными красными ягодами. Растет между садом и лесом. Ведь на этой границе происходит все самое интересное.
Загрузка...
