Первый штурм восточной пруссии. Освобождение кенигсберга и восточной пруссии Плен 1941 восточная пруссия поселок долгоруково

Сентябрь 1944 года – февраль 1945 года

19 января 1945 года получил по рации приказ снять посты, передислоцировать взвод в поселок Т. и ждать дальнейших указаний.

Три месяца назад мы уже переходили границу Восточной Пруссии.

Одна из дивизий нашей армии пробила брешь в оборонительных заграждениях на границе.

Саперы засыпали ров, разрушили пять линий заграждений из колючей проволоки и ликвидировали еще один то ли ров, то ли вал. Таким образом, в заграждениях образовалась дыра шириной метров пятнадцать, внутри которой проходила проселочная дорога из Польши в Восточную Пруссию…

Метров через сто начиналось шоссе, справа и слева лес, несколько километров – и дорога на фольварк Голлюбиен. Это был двухэтажный, крытый красной черепицей, окруженный всевозможными службами дом.

Внутри стены были украшены коврами и гобеленами XVII века.

В одном из кабинетов на стене висела картина Рокотова, а рядом и по всему дому – множество семейных фотографий, дагеротипы начала века, генералы, офицеры в окружении нарядных дам и детей, потом – офицеры в касках с киверами, вернувшиеся с войны 1914 года, и совсем недавние фотографии: мальчики с нарукавными повязками со свастиками и их сестры, видимо студенточки, и, наконец, фотографии молодых обер-лейтенантов СС, затерявшихся на фронтах России, – последнего поколения этой традиционно военной аристократической семьи.

Между фотографиями висели фамильные портреты прусских баронов, и вдруг опять две картины – одна Рокотова, а вторая Боровиковского, трофейные портреты русских генералов, их детей и жен.

Побывавшие в этом «музее» раньше нас наши пехотинцы и танкисты не остались равнодушными к охотничьему домику прусских королей: все заключенные в позолоченные рамы зеркала были ими разбиты, все перины и подушки распороты, вся мебель, все полы были покрыты слоем пуха и перьев. В коридоре висел гобелен, воспроизводящий знаменитую картину Рубенса «Рождение Афродиты из пены морской». Кто-то, осуществляя свою месть завоевателям, поперек черной масляной краской написал популярное слово из трех букв.

Гобелен метр на полтора, с тремя буквами, напомнил мне мое московское, довоенное увлечение искусством. Я скатал его и положил в свой трофейный немецкий чемодан, который уже три месяца служил мне подушкой.

Посмотрел в окно.

Фольварк, состоявший из путевого дворца и кирпичных строений служб, был окружен чугунной решеткой, а за решеткой, на зеленых лугах, сколько глаз видел, бродило, стонало и мычало невероятное количество огромных черно-белых породистых коров. Уже неделя прошла, как немцы – и войска, и население, – не вступая в бои, ушли. Коров никто не доил.

Набухшее вымя, боль, стоны. Две мои телефонистки, в прошлом деревенские девочки, надоили несколько ведер молока, но было оно горькое, и пить его мы не стали. Тут я обратил внимание на адскую возню на дворе. Кто-то из связистов обнаружил среди кирпичных строений курятник, открыл чугунные ворота, и сотни голодных породистых кур выбежали на двор. Солдатики мои словно обезумели. Как сумасшедшие, бегали и прыгали, ловили кур и отрывали им головы. Потом нашли котел. Потрошили и ощипывали.

В котле было уже больше сотни кур, а во взводе моем человек сорок пять. И вот сварили бульон и ели, пока от усталости не свалились кто куда и не заснули. Это был вечер нашего первого дня в Восточной Пруссии.

Часа через два весь мой взвод заболел. Просыпались, стремительно вскакивали и бежали за курятник.

Утром на грузовике приехал связной из штаба роты, развернул топографическую карту.

В нескольких километрах от границы, а стало быть, от нас расположен был богатый восточнопрусский город Гольдап.

Накануне наши дивизии окружили его, но ни жителей, ни немецких солдат в городе не было, а когда полки и дивизии вошли в город, генералы и офицеры полностью потеряли над ними контроль. Пехотинцы и танкисты разбежались по квартирам и магазинам.

Через разбитые витрины все содержимое магазинов вываливали на тротуары улиц.

Тысячи пар обуви, посуда, радиоприемники, столовые сервизы, всевозможные хозяйственные и аптечные товары и продукты – все вперемешку.

А из окон квартир выбрасывали одежду, белье, подушки, перины, одеяла, картины, граммофоны и музыкальные инструменты. На улицах образовывались баррикады. И вот именно в это время заработала немецкая артиллерия и минометы. Несколько резервных немецких дивизий почти молниеносно выкинули наши деморализованные части из города. Но по требованию штаба фронта уже было доложено Верховному главнокомандующему о взятии первого немецкого города. Пришлось брать город снова. Однако немцы вновь выбили наших, но сами в него не вошли. И город стал нейтральным.

Мы бегаем за сарай.

На дворе два солдата из отдельной зенитно-артиллерийской бригады рассказывают, что уже три раза город переходит из рук в руки, а сегодня с утра снова стал нейтральным, но дорога простреливается. Боже мой!

Увидеть своими глазами старинный немецкий город! Я сажусь в машину с бывшим на гражданке шофером ефрейтором Стариковым. Скорей, скорей! Мы мчимся по шоссе, справа и слева от нас падают мины. На всякий случай я пригибаюсь, но зона обстрела позади. А впереди, как на трофейных немецких открытках, крытые красной черепицей, между каких-то мраморных фонтанчиков и памятников на перекрестках, остроконечные, с флюгерами домики.

Останавливаемся в центре почти пустого города.

Европа! Все интересно!

Но это же самоволка, надо немедленно возвращаться в часть.

Все двери квартир открыты, а на кроватях – настоящие, в наволочках подушки, в пододеяльниках одеяла, а на кухне, в разноцветных трубочках, ароматические приправы. В кладовках – банки с домашнего изготовления консервами, супы и разнообразные вторые блюда, и то, о чем во сне не мечталось, – в закупоренных полулитровых банках (что за технология без нагревания?) свежайшее сливочное масло. Собственного изготовления вина, и наливки, и настойки, и итальянские вермуты, и коньяки.

А в гардеробах на вешалках новые, разных размеров, гражданские костюмы, тройки. Еще десять минут. Мы не можем удержаться и переодеваемся и, как девицы, кружимся перед зеркалами. Боже, какие мы красивые!

Но время!

Стремительно переодеваемся, выбрасываем из окон подушки, одеяла, перины, часики, зажигалки. Меня сверлят мысли. Вспомнил я в этот момент, как несколько месяцев назад приехал на пять дней в Москву.

Полки в магазинах пустые, все по карточкам. Как мама обрадовалась дополнительному моему офицерскому пайку – банке комбижира и двум банкам американской свиной тушенки, да еще и каждому обеду, что я получал по десятидневному командировочному аттестату, где-то в офицерской столовой в Сыромятниках и приносил его домой.

А соседи по дому полуголодные.

К чему это я? А, вот. Мы, полуголодные и замученные, побеждаем, а немцы проиграли войну, но ни в чем не нуждаются, сытые.

Об этом я думал, когда со Стариковым наполнял кузов грузовика подушками, перинами, одеялами с целью раздать всем своим солдатам, чтобы хоть три ночи поспали по-человечески. Подушек-то они не видели кто три, а кто и все шесть лет.

В городе мы не одни. Подобно нам, собирают трофеи несколько десятков солдат и офицеров из других воинских частей нашей армии, и грузовиков разных систем от полуторок до «Студебеккеров» и «Виллисов» – то ли тридцать, то ли уже сорок. И вдруг над городом появляется немецкий «Фокке-Вульф» – такой вертлявый и жутко маневренный немецкий разведчик, – и уже минут через десять немецкие батареи начинают обстрел города. Стремительно трогаемся с места. Впереди и позади нас разрываются снаряды, а мы запутались в незнакомых переулках и улицах. Но у меня компас, держим курс на восток и, в конце концов, проносясь мимо наших горящих брошенных грузовиков, попадаем на шоссе, по которому приехали, снова попадаем под обстрел, но нам везет, и к вечеру мы подъезжаем к штабу своей роты.

Командиром нашей отдельной роты, вместо капитана Рожицкого, повышенного в звании и чине и отправленного в составе нескольких подразделений 31-й армии на восток, стал мой друг, старший лейтенант Алексей Тарасов. Целый год один ординарец на двоих, один на двоих блиндаж, кандидат технических наук, артист. Помню, как он издевался над кретинами начальниками.

Говорит с полковником или генералом, стоит по стойке «смирно».

– Есть, товарищ генерал!

И вдруг незаметно как-то изгибается. Это происходит в одно мгновение, и – как будто другой человек. Фигура, лицо изменяются, он как две капли воды похож на того, с кем говорит, но полный идиот: язык вываливается изо рта и болтается, урод, но абсолютно в характере. Это он пародирует армейское чванство, а иногда и тупую упрямую прямолинейность. А я вижу все, внутри поджилки трясутся от смеха, от страха за него, ведь весь спектакль устраивается для меня. Секунда – и он опять стоит по стойке «смирно», ест глазами, докладывает, и начальство ни о чем не догадывается.

Однако помнил он почти всего Блока, Баратынского, Тютчева, я ему читал свои стихи, и сколько и о чем только мы с ним не переговорили: все о себе, все о стране, все об искусстве, жить друг без друга не могли.

Наш интендант, старший лейтенант Щербаков, воровал продукты, обмундирование, менял у населения на самогонку и вино и снабжал за счет солдат роты вышестоящих командиров. Мы с Тарасовым жутко ненавидели его. Когда Тарасов стал командиром роты, он вызвал Щербакова и выложил ему все. И тот прекратил воровать, однако решил нам при случае отомстить и восстановить все как было. Кстати, было не только у нас.

Ничего не подозревая, мы замахнулись на систему. Тарасов был командиром, я по его просьбе две недели уже был командиром взвода управления…

Но возвращаюсь назад.

Попадаем под обстрел, но нам везет, к вечеру подъезжаем к штабу своей роты. Это большой одноэтажный дом.

Выбегают офицеры, телефонисты и телефонистки. Я раздаю подушки и одеяла. Восторг! Одеяла в пододеяльниках! Подушки! Три года спали – под голову рюкзак, накрывались шинелями, зимой оборачивали их вокруг себя. Застанет вечер в пути – разжигали костер, ложились на снег вокруг костра, впритирку друг к другу. Зима. Один бок замерзает, а бок, обращенный к костру, загорается. Будит дежурный. Переворачиваешься на другой бок, и все начинается сначала.

Я приглашаю Тарасова, Щербакова, ставлю на стол пять бутылок вина с иностранными этикетками. Пьем за победу. Расходимся, засыпаем.

В три часа ночи меня будит мой ординарец.

Срочно к Тарасову. Захожу к Тарасову, а у него Щербаков, шофер Лебедев, шофер Петров, две девушки-связистки. Оказывается, после того, как мы вечером разошлись, Щербаков, по согласованию с Тарасовым, направил в нейтральный Гольдап за трофеями моего Старикова, а с ним трех солдат и двух телефонисток. И как только они доехали до центра города, случайная немецкая мина разорвалась рядом с нашей полуторкой.

Осколками были пробиты три шины, а одним из осколков был ранен Стариков.

Темная беззвездная ночь.

Нейтральный город, по которому с осторожностью передвигаются как наши, так и немецкие разведчики.

Девушки при свете фонарика, как могли, перебинтовали бредящего Старикова, перенесли раненого в пустой двухэтажный дом напротив поврежденной нашей машины.

Двое остались с ним, а остальные – солдат и две телефонистки – пешком, после часа блужданий добрались до одной из передовых наших частей, оттуда по телефону связались со штабом роты. Дежурный разбудил капитана Тарасова, старшего лейтенанта Щербакова, которые приняли решение направить немедленно две машины в Гольдап для спасения, перевозки в госпиталь Старикова и ремонта и вывоза поврежденной нашей полуторки.

Меня Тарасов вызвал потому, что только я один знал ту единственную дорогу до разминированного прохода или проезда через границу, где метров на десять был саперами нашей армии засыпан ров и расчищен проход в шести линиях заграждения из колючей проволоки, рядом с пограничным знаком, обозначающим въезд в Восточную Пруссию.

Сажусь в машину рядом с шофером Лебедевым. У всех по два автомата и по нескольку гранат. Дорогу я действительно помню. Перед городом километр простреливаемого шоссе проносимся на полной скорости. В городе темно и страшно, то и дело попадаются разбитые машины и трупы наших трофейщиков, которым повезло меньше, чем мне. С трудом, по номеру, находим нашу машину. Кричим. Из дома выходят солдат и телефонистка.

Пока Лебедев и Петров переставляют на поврежденной машине колеса, мы на всякий случай занимаем оборону в доме. Стариков постанывает. Кроме колес, машина Старикова в полном порядке. Через час можно выезжать.

Я выхожу на улицу, метрах в десяти силуэты нескольких машин. Подхожу: люди убиты, кабины и двигатели повреждены, а кузова доверху нагружены трофеями. Приказываю подогнать наши пустые машины к разбитым и перегрузить трофеи из кузовов.

Время двигается стремительно, начинает светлеть. Скорее, скорее! И вот мы на трех машинах трогаемся и по знакомым уже улицам выезжаем на шоссе. Справа и слева от нас разрываются снаряды и мины, но мы на полной скорости благополучно въезжаем в лес, затем по указателям находим полевой госпиталь, а около шести утра въезжаем во двор нашего штабного взвода. Всем спать. Ложусь на подушку, в десять часов просыпаюсь.

Около машин двое часовых. Хочу посмотреть, что мы привезли, но меня к машинам не подпускают. Нахожу Тарасова, спрашиваю, в чем дело? А он отворачивается, потом вдруг со злым лицом, ледяным голосом:

– Лейтенант Рабичев! Кругом марш!

– Да ты что, с ума сошел? – говорю я своему лучшему другу. Но друга больше нет. Есть трофеи и Щербаков. Потрясенный, не нахожу себе места. Такого еще за всю войну не было.

Пишу рапорт – заявление с просьбой перевести меня на работу, вместо командира взвода управления, командиром линейного взвода, чтобы идти с дивизиями и полками, подальше от штаба роты и армии.

Дружбы нет – есть трофеи. Назад в Польшу.

И вот я опять со своими телефонистами и телефонисточками, с ординарцем Королевым, верхом, пешком, на попутных машинах. Три месяца. С Тарасовым отношения сугубо официальные, я смотрю на него с презрением, он отводит глаза. Бывший целомудренный мой друг, ныне закадычный собутыльник вызывающего отвращение у меня вора Щербакова. Между тем наши войска покидают Восточную Пруссию, отходят на территорию бывшего Польского коридора и на три месяца переходят в оборону. Поляки приветливы, но существование полунищенское. Захожу на кухню. Стены почему-то черные. Хочу облокотиться на стенку, и в воздух поднимается рой мух. А в доме – блохи. Зато у меня огромная двуспальная кровать и отдельная комната. А у старика хозяина сохранилась память о дореволюционной России и дореволюционном русском рубле. Королев за один рубль покупает у него поросенка.

– Что же ты делаешь, – говорю я ему, – ведь это наглый обман. Он же думает, что это дореволюционный золотой рубль.

Объясняю хозяину, а он не верит мне, так и остается при убеждении, что я шучу. О, пан лейтенант, о, рубль! Вся армия пользуется ситуацией, а поляки поймут, что русские их обманывали, спустя несколько месяцев, запомнят это и не простят.

Между тем где-то в конце третьего месяца обороны Тарасов вызывает меня и, как будто ничего между нами не произошло, уговаривает вернуться в штаб роты. Дело в том, что как специалиста он ценит меня чрезвычайно, мои оригинальные предложения по совершенствованию всей системы внутриармейской связи были высоко оценены, и лично мне была объявлена благодарность в приказе по фронту, а уже получен приказ о начале наступления. Впереди снова Восточная Пруссия. Я увидел прежнего Тарасова, он обращался ко мне за помощью, дело было важное, да и долг требовал. И я согласился вернуться в штаб, снова стал командиром взвода управления.

Двое суток, лишив себя сна и отдыха, разрабатывали мы с Тарасовым восемнадцать маршрутов для каждой группы своих связистов на неделю вперед. Чтобы не попасть впросак, согласовывали планы передислокаций с генералами, начальниками штабов корпусов и дивизий, а также с командующим артиллерии армии, с отдельной зенитно-артиллерийской бригадой, последовательно ввели в курс дела командиров взводов, старшину роты. Было это для нас делом новым, на уровне даже отдельной армейской роты никогда и никем не практиковавшимся, и так красиво это было на топографических картах и на придуманных нами, с любовью выполненных графиках и в заранее сформулированных, напечатанных и заранее разосланных приказах, что чувствовали мы себя не то Бенигсонами, не то Багратионами.

Накануне наступления пригласили Щербакова и несколько часов знакомили его со своими планами. В его распоряжении было шесть крытых грузовиков, и он должен был, согласно расписанию, в намеченные пункты вовремя, стремительно перебрасывать людей, аппаратуру, кабель, радиостанции, вооружение, продовольствие.

Нам и в голову прийти не могло, что он с целью скомпрометировать нас в глазах поверившего в нас командования армии, да и во вред всему делу наступления, все переиначит.

Машины с вооружением и техникой направит он совсем не в те пункты, куда людей.

Не помню всех подробностей, но рота наша на два дня была выведена из строя, с трудом приведена в рабочее состояние и отстала от наступающих дивизий и полков километров на сто.

Дело это было, в конце концов, исправимое.

По великолепным, полностью уже разминированным дорогам, на машинах, набитых связистами, имуществом, боеприпасами и продовольствием, одной колонной, не останавливаясь, проносились мы по горящим городам и хуторам, через полыхающий справа и слева от нас город Инстербург. Глотая раскаленный воздух, перемешанный с дымом, с опаленными ресницами и в середине вторых суток полностью обессиленный и начинающий терять ориентировку, решил я остановиться в расположенном метрах в пятидесяти от шоссе уцелевшем немецком коттедже.

Все шесть машин и радиостанция РСБ для связи со штабами армии и фронта были в моем распоряжении. Тарасов же и Щербаков на ротном «Виллисе» отстали, и не случайно.

Щербаков с ординарцем и со своей подругой Аней захватил еще двадцатилетнюю телефонистку из штаба дивизии Риту и десятилитровую бутыль водки, и остановились они с Тарасовым в каком-то уцелевшем коттедже еще сутки назад. Вечером пили за наступление, а ночью подсунул Щербаков полупьяному Тарасову роскошную и многоопытную девицу Риту, с кем только она уже не переспала. Целомудренный, гордый и талантливый, Тарасов уже на второй день не мог без нее жить, а на пятый день он застал Риту на чердаке с лежащим на ней солдатом Сицуковым.

Но это отдельная история. По капризу природы член у щуплого дегенерата Сицукова был до колен. Фрейда никто из связисток, снайперов и медсестер не читал, но что-то все они чувствовали. Любопытство, разнузданность или что-то действительно было ирреальное, какое-то не сравнимое ни с чем в жизни ощущение, но стоило этому длинноносому, лопоухому, с маленьким подбородком и отвислой губой подать знак любой в пределах моего обозрения женщине, как она тут же шла за ним и уже навсегда оставалась сраженной мечтой о Сицукове.

Бывший мой друг, мой нынешний начальник, капитан Тарасов, заставши в декабре 1944 года Сицукова на Рите, залезает на чердак немецкого коттеджа, в котором расположился наш штаб, и перерезает себе на обеих руках вены. Спас его ординарец, когда он уже был на границе жизни и смерти. Наложил повязки на руки и отвез в госпиталь. А вечером Риту вытащили из петли, на которой она уже висела, и еле-еле откачали.

Вот такие Ромео и Джульетта объявились у нас в части. Вернувшись из госпиталя, Тарасов вызвал меня и приказал зачислить Риту в мой взвод. Знал, что я со своими телефонистками сознательно не сближаюсь.

На эту тему было у нас много разговоров.

Я давно объяснил ему свою позицию. Да, нравились мне многие из них и снились ночами. Влюблялся тайно то в Катю, то в Надю, то в Аню, которые бросались мне навстречу, прижимались, целовали меня, а то и приглашали, прикидываясь, что это шутя. Но я-то знал, что это всерьез, и себя знал, что, если пойду навстречу, то уже не в силах буду остановиться, все уставные отношения полетят к чертям. На руках носить буду и не смогу уже быть уважающим себя командиром. Раз ей поблажка, то уже тогда, по справедливости, всем, а тогда как работать и воевать?

Должен сказать, что тот, прежний, Тарасов и думал, и поступал так же, как я. Но была еще одна причина.

Понимал я, как трудно было существовать этим восемнадцатилетним девочкам на фронте в условиях полного отсутствия гигиены, в одежде, не приспособленной к боевым действиям, в чулках, которые то рвались, то сползали, в кирзовых сапогах, которые то промокали, то натирали ноги, в юбках, которые мешали бегать и у одних были слишком длинные, а у других слишком короткие, когда никто не считался с тем, что существуют месячные, когда никто из солдат и офицеров прохода не давал, а были среди них не только влюбленные мальчики, но и изощренные садисты.

Как упорно они в первые месяцы отстаивали свое женское достоинство, а потом влюблялись то в солдатика, то в лейтенантика, а старший по чину подлец офицер начинал этого солдатика изводить, и в конце концов приходилось этой девочке лежать под этим подлецом, который ее в лучшем случае бросал, а в худшем публично издевался, а бывало, и бил. Как потом шла она по рукам, и не могла уже остановиться, и приучалась запивать своими ста граммами водки свою вынужденную искалеченную молодость…

Так человек устроен, что все плохое сначала забывается, а впоследствии романтизируется, и кто вспоминать будет, что уже через полгода уезжали они по беременности в тыл, некоторые рожали детей и оставались на гражданке, а другие, и их было гораздо больше, делали аборты и возвращались в свои части до следующего аборта.

Были исключения. Были выходы.

Самый лучший – стать ППЖ, полевой женой генерала, похуже – полковника (генерал отнимет)…

В феврале 1944 года до генералов штаба армии дошел слух о лейтенанте-связисте, который баб своих, выражаясь современным языком, не трахает.

А несколько ППЖ упорно изменяли своим любовникам-генералам с зелеными солдатиками. И вот по приказу командующего армии моему взводу придается новый телефонный узел – шесть проштрафившихся на поприще любви телефонисток, шесть ППЖ, изменивших своим генералам: начальнику политотдела армии, начальнику штаба, командующим двух корпусов, главному интенданту и еще не помню каким военачальникам.

Все они развращены, избалованы судьбой и поначалу беспомощны в условиях кочевой блиндажной жизни.

Начальником их я назначаю абсолютно положительного человека богатырского сложения, на все руки мастера, старшего сержанта Полянского. Знаю, как он тоскует по своей жене и четырем дочерям. Помощником ему – пожилого семьянина Добрицына. Вдвоем они копают блиндаж. Рубят деревья. Нары в два яруса, три наката, железная бочка – печь, стол для телефонных аппаратов, стойка для автоматов, гильзы от снарядов, патроны, гранаты. Все деревни вокруг сожжены, все приходится делать своими руками.

Девчонки-матерщинницы, но многоступенчатый хриплый мат Полянского покоряет и умиротворяет их. Проходит неделя, вроде миссию свою они выполняют, но в каких условиях? Как сложились отношения? И я еду и познакомиться, и проверить их профессиональную пригодность, да и любопытно посмотреть, говорят, что красавицы.

Еду верхом километров двенадцать по фашинной дороге, проложенной армейскими саперами через непроходимую и непрерывную сеть болот. Справа и слева чахлый березняк, вода.

Каждые сто метров разъезд – небольшая бревенчатая платформа, напоминающая чем-то плот. Каждое бревно длиной метра два с половиной, скреплено стальными канатами с соседним передним и соседним задним, а по бокам – вертикальные фиксирующие бревна, глубоко входящие в лежащие под слоем воды и ила твердые пласты земли. И разъезды, и дорога проложены по глубоким болотам, по трясине. Съезжать с дороги нельзя – оступишься и уже не выберешься. А в нагретом воздухе комары, гнус, стрекозы. Довольно неприятно ожидать на переезде, пока очередная встречная машина пройдет. Лошадь пугается, не стоит смирно.

Натянешь уздечку – начинает пятиться назад, то и дело приходится слезать. Однако цепь болот кончается. По проселочной дороге, выше, выше, вынимаю компас, смотрю. По карте четыреста метров на запад от бывшей деревни.

Действительно, на холме девчонка с автоматом.

О своем выезде я сообщил по телефону, и меня ждут.

Из блиндажа выходит Полянский, докладывает, выбираются пять девчонок.

Я слезаю с лошади. Ирка Михеева, что во взводе моем побывала уже за два года дважды, бросается мне навстречу, целует и повисает на шее. Это и немного хулиганство, и желание показать соратницам, что мы друзья. Давно она неравнодушна ко мне, но я прячу свое удовольствие от публичного этого свидания с ней. Еще под Ярцевом, год назад, звала она меня в ближайший лесок:

– Пойдем, лейтенант! Почему, б…, не хочешь меня?

– Не могу я, Ирина, и не хочу изменять невесте своей, – говорю я, а самого чуть не лихорадка бьет, и она с сомнением покачивает головой:

– Чудак ты какой-то.

Спускаюсь по лесенке в блиндаж.

Девчонки натащили откуда-то перины, подушки, одеяла. Проверяю автоматы, все смазаны, в порядке, в телефонных аппаратах уже тоже разбираются. Научил их Полянский и как линию тянуть, и как обрывы ликвидировать, и как батареи или аккумуляторы менять.

Постреляли по пустым консервным банкам. Молодец Полянский – и этому научил.

Вечером рассказываю, что делается на фронтах и в мире, а они без стеснения – кто, как и с кем крутил романы, о ком – с сожалением и любовью, о ком с омерзением.

Наверху пустые нары, сосновые бревнышки, покрытые слоем еловых веток, расстилаю плащ-палатку, хочу забраться, а на нижних нарах подо мной Ирка, гимнастерку и юбку сбросила, и трусики, и чулки снимает.

– Лейтенант, – говорит, – на бревнах не заснешь, иди, б…, ко мне спать!

Мне двадцать один год, я не железный и не каменный, а Полянский добавляет масла в огонь:

– Что будешь на бревнах маяться, иди к Ирке.

В глазах потемнело от волнения. Проносится мысль: «На глазах у всех?»

А тут Аня Гуреева, на гражданке на балерину училась, изменила начальнику штаба армии с моим радистом Боллотом, подкралась сзади, обняла и на ухо:

– Не к Ирке иди, а ко мне!

– Девчонки, е… вашу мать, перестаньте, б…, дурить! – И вырываюсь из горячих рук, подтягиваюсь на руках, и на свою плащ-палатку, на ветки, на шинель. А сердце бьется, и в мыслях полный кавардак. И что я как евнух, да пропади все пропадом, посчитаю до двадцати – если Ирка опять позовет, то пусть хоть весь мир перевернется – лягу и соединю свою жизнь с ней.

Но мир не переворачивается. Досчитал до двадцати, а она уже спит, намаялась на дежурстве и заснула мгновенно.

До утра мучаюсь на бревнах. Что перед моими искушения святого Антония?

В шесть утра уже светло. Выхожу из блиндажа. Полянский просыпается и помогает мне оседлать лошадь. Меня пожирает тоска, гоню по фашинной дороге, через три часа выезжаю на Минское шоссе и попадаю под минометный обстрел, но обстрел этот не прицельный, мины падают метров в сорока от меня, пара осколков проносится мимо. Напротив пост Корнилова, там, в блиндаже, одни мужики и ни одного труса. До немцев метров восемьсот. Третий месяц они работают в этом блиндаже.

Тут и мины и снаряды разрываются, то и дело обрывается связь, и приходится выходить на линию, но пока все живы, Бог миловал. Встречают меня радостно, но я, как подкошенный, валюсь на нары и засыпаю.

Прошло шестьдесят пять лет.

Мне бесконечно жалко, что не переспал я ни с Ириной, ни с Анной, ни с Надей, ни с Полиной, ни с Верой Петерсон, ни с Машей Захаровой.

Полина бинтовала мне ноги, когда в декабре 1942 года я из училища прибыл в часть с глубокими гноящимися дистрофическими язвами, мне было больно, но я улыбался, и она бинтовала и улыбалась, и я поцеловал ее, а она заперла дверцу блиндажа на крючок, а меня словно парализовало. Так и просидели мы, прижавшись друг к другу, на ее шинели часа три.

С Машей Захаровой шел я пешком по какому-то неотложному делу, и не заметили мы, как день кончился, и зашли в дом к артиллеристам, попросили разрешения переночевать, расположились на полу, я постелил свою шинель, а Машиной шинелью накрылись. Милая тоскующая девушка Маша внезапно прижалась ко мне и начала целовать меня. За столом у телефонного аппарата сидел дежурный сержант, и мне стало стыдно отдаться пожирающему меня чувству на глазах у сержанта.

Что же это было такое?

«Несколько дней назад вошли в Литву. В Польше население довольно сносно говорит по-русски. В Литве все чернее. И полы немытые, и мухи скопищами, и блохи пачками. Однако мне кажется, что через несколько дней все это окажется далеко позади… Правда, спать теперь приходится очень мало… Приближается новая годовщина. Где придется справлять ее? Впереди Алленштейн. По соседству со мной стоит немного рано прибывшая часть. Ей приказано расположиться в Кенигсберге. Счастливого ей пути!

Сегодня я получил зарплату польскими деньгами из расчета за один рубль – один злотый…»

«Дорогой Ленечка! Четвертая годовщина наступает, а война все тянется. Мы оба мечтаем Новый, сорок пятый год отпраздновать вместе с тобой, но придется терпеливо ждать. Родной мой! Проявляй бдительность и осмотрительность.

Зарвавшийся зверь бешеный, злодейства свои не прекращает, а мы будем и в дальнейшем надеяться, что скоро всем бедствиям наступит конец, что мы обязательно встретимся. Пока продолжаем писать письма.

Это единственное удовольствие. Нового у нас ничего, письма, кроме твоих, также не получаются. Ты пишешь, что у вас грязище, а у нас зима крепкая стоит с ноября. В декабре было 23 градуса мороза, но погода хорошая, много солнца.

В квартире у нас значительно лучше, чем в прошлые зимы, – 10–12 градусов тепла, а это уже терпимо, а если закрывать кухню – то совсем тепло. 31 декабря я выпью за твое здоровье (мне-то пить нельзя, но за твое здоровье выпью). Обнимаю и целую крепко, твоя мама».

Мы едем дальше по шоссе на легковушке штаба 11-й армии в сторону Кёнигсберга, чтобы отыскать там 5-й артиллерийский корпус. Шоссе полностью забито тяжелыми грузовиками.
Встречающиеся на нашем пути деревни частично сильно разрушены. Бросается в глаза, что нам попадается очень мало подбитых советских танков, совсем не так, как это было в первые дни наступления.
По пути мы встречаем колонны гражданского населения, которые под охраной наших автоматчиков направляются в тыл, подальше от фронта. Некоторые немцы едут в больших крытых фургонах. Подростки, мужчины, женщины и девушки идут пешком. На всех хорошая одежда. Вот было бы интересно поговорить с ними о будущем.

Вскоре мы останавливаемся на ночлег. Наконец-то мы попали в богатую страну! Повсюду видны стада домашнего скота, который бродит по полям. Вчера и сегодня мы варили и жарили по две курицы в день.
В доме все оборудовано очень хорошо. Немцы оставили почти весь свой домашний скарб. Я вынужден еще раз задуматься о том, какое же большое горе несет с собой эта война.
Она проходит огненным смерчем по городам и деревням, оставляя позади себя дымящиеся руины, искореженные взрывами грузовики и танки и горы трупов солдат и мирных граждан.
Пусть же теперь и немцы увидят и почувствуют, что такое война! Сколько горя еще есть в этом мире! Я надеюсь, что Адольфу Гитлеру осталось недолго ждать приготовленной для него петли.

26 января 1945 года. Петерсдорф под Велау. - Здесь, на этом участке фронта наши войска находились в четырех километрах от Кёнигсберга. 2-й Белорусский фронт вышел под Данцигом к морю.
Таким образом, Восточная Пруссия полностью отрезана. Собственно говоря, она уже почти в наших руках. Мы проезжаем по Велау. Город еще горит, он полностью разрушен. Повсюду дым и трупы немцев. На улицах можно видеть много брошенных немцами орудий и трупов немецких солдат в сточных канавах.
Это знаки жестокого разгрома германских войск. Все празднуют победу. Солдаты готовят еду на костре. Фрицы все бросили. На полях бродят целые стада домашнего скота. В уцелевших домах полно отличной мебели и посуды. На стенах можно видеть картины, зеркала, фотографии.

Очень многие дома были подожжены нашей пехотой. Все происходит так, как говорится в русской пословице: "Как аукнется, так и откликнется!" Немцы поступали так в России в 1941 и 1942 годах, и вот теперь в 1945 году это отозвалось эхом здесь, в Восточной Пруссии.
Я вижу, как мимо провозят орудие, накрытое вязаным пледом. Неплохая маскировка! На другом орудии лежит матрас, а на матрасе, закутавшись в одеяло, спит красноармеец.
Слева от шоссе можно наблюдать интересную картину: там ведут двух верблюдов. Мимо нас проводят пленного фрица с перевязанной головой. Разгневанные солдаты кричат ему в лицо: "Ну что, завоевал Россию?" Кулаками и прикладами своих автоматов они подгоняют его, толкая в спину.

27 января 1945 года. Деревня Штаркенберг. - Деревня выглядит очень мирно. В комнате дома, где мы остановились, светло и уютно. Издали доносится шум канонады. Это идет бой в Кёнигсберге. Положение немцев безнадежно.
И вот приходит время, когда мы сможем рассчитаться за все. Наши обошлись с Восточной Пруссией не хуже, чем немцы со Смоленской областью. Мы всей душой ненавидим немцев и Германию.
Например, в одном из домов деревни наши ребята видели убитую женщину с двумя детьми. И на улице часто можно видеть убитых штатских. Немцы сами заслужили такое с нашей стороны, ведь это они начали первыми так вести себя по отношению к гражданскому населению оккупированных областей.
Достаточно только вспомнить Майданек и теорию сверхчеловека, чтобы понять, почему наши солдаты с таким удовлетворением приводят Восточную Пруссию в такое состояние. Но немецкое хладнокровие в Майданеке было в сто раз хуже. К тому же немцы прославляли войну!

28 января 1945 года. - До двух часов ночи мы играли в карты. Дома были немцами брошены в хаотичном состоянии. У немцев было очень много всякого имущества. Но сейчас все валяется в полнейшем беспорядке. Мебель в домах просто отличная. В каждом доме полно самой разной посуды. Большинство немцев жило совсем неплохо.
Война, война - когда же ты закончишься? Вот уже три года и семь месяцев продолжается это уничтожение человеческих жизней, результатов человеческого труда и памятников культурного наследия.
Пылают города и деревни, исчезают сокровища тысячелетнего труда. А ничтожества в Берлине стараются изо всех сил, чтобы как можно дольше продолжать эту единственную в своем роде битву в истории человечества. Поэтому и рождается ненависть, которая изливается на Германию.
1 февраля 1945 года. - В деревне мы видели длинную колонну современных рабов, которых немцы согнали в Германию изо всех уголков Европы. Наши войска вторглись широким фронтом в Германию. Союзники тоже наступают. Да, Гитлер хотел сокрушить весь мир. Вместо этого он сокрушил Германию.

2 февраля 1945 года. - Мы прибыли в Фухсберг. Наконец-то мы добрались до места назначения - до штаба 33-й танковой бригады. От красноармейца из 24-й танковой бригады я узнал, что тринадцать человек из нашей бригады, среди них и несколько офицеров, отравились. Они выпили спирта-денатурата. Вот к чему может привести любовь к алкоголю!
По дороге мы встретили несколько колонн немецких гражданских лиц. В основном женщин и детей. Многие несли своих детей на руках. Они выглядели бледными и испуганными. На вопрос, не немцы ли они, они поспешили ответить "Да".
На их лицах лежала явная печать страха. У них не было причин радоваться тому, что они немцы. При этом среди них можно было заметить и вполне симпатичные лица.

Вчера вечером солдаты дивизии рассказали мне о некоторых вещах, которые никак нельзя одобрить. В доме, где находился штаб дивизии, ночью были размещены эвакуированные женщины и дети.
Туда стали один за другим приходить пьяные солдаты. Они выбирали себе женщин, отводили их в сторону и насиловали. На каждую женщину приходилось по несколько мужчин.
Такое поведение никак нельзя одобрить. Мстить, конечно, надо, но не так, а оружием. Еще как-то можно понять тех, у кого немцы убили их близких. Но изнасилование юных девочек - нет, это невозможно одобрить!
По моему мнению, командование скоро должно положить конец таким преступлениям, а также ненужному уничтожению материальных ценностей. Например, солдаты ночуют в каком-нибудь доме, утром они уходят и поджигают дом или безрассудно разбивают зеркала и ломают мебель.
Ведь ясно же, что все эти вещи однажды будут перевезены в Советский Союз. Но пока здесь живем мы и, неся солдатскую службу, будем жить и впредь. Такие преступления только подрывают мораль солдат и ослабляют дисциплину, что ведет к снижению боеспособности".

Одной из самых значительных операций, которые провела Красная армия в 1945 году, является штурм Кёнигсберга и освобождение Восточной Пруссии.

Укрепления Грольманского верхнего фронта, бастион Обертайх после капитуляции/

Укрепления Грольманского верхнего фронта, бастион Обертайх. Внутренний двор.

Войска 10-го танкового корпуса 5-й гвардейской танковой армии 2-го Белорусского фронта занимают город Мюльхаузен (ныне польский город Млынары) в ходе Млавско-Эльбингской операции.

Немецкие солдаты и офицеры, взятые в плен во время штурма Кенигсберга.

Колонна немецких пленных идет по улице Гинденбург-штрассе в городе Инстербург (Восточная Пруссия), по направлению к Лютеранской церкви (сейчас город Черняховск, улица Ленина).

Советские солдаты переносят оружие погибших товарищей после боя в Восточной Пруссии.

Советские солдаты учатся преодолевать проволочные заграждения.

Советские офицеры осматривают один из фортов в занятом Кенигсберге.

Пулеметный расчет MG-42 ведет огонь в районе железнодорожной станции города Гольдап в боях с советскими войсками.

Суда в замерзшей гавани Пиллау (ныне Балтийск Калиниградской области России), конец января 1945 года.

Кенигсберг, район Трагхайм после штурма, поврежденное здание.

Немецкие гренадеры движутся в сторону последних советских позиций в районе железнодорожной станции города Гольдап.

Кенигсберг. Казарма Кронпринц, башня.

Кенигсберг, одно из межфортовых укреплений.

Корабль авиационного обеспечения «Ганс Альбрехт Ведель» принимает беженцев в гавани Пиллау.

Передовые немецкие отряды входят в город Гольдап Восточной Пруссии, который ранее был занят советскими войсками.

Кенигсберг, панорама развалин города.

Труп немецкой женщины, убитой взрывом в Метгетене (Metgethen) в Восточной Пруссии.

Принадлежащий 5-й танковой дивизии танк Pz.Kpfw. V Ausf. G «Пантера» на улице города Гольдап.

Немецкий солдат, повешенный на окраине Кенигсберга за мародерство. Надпись на немецком «Plündern wird mit-dem Tode bestraft!» переводится как «Кто будет грабить - будет казнен!»

Советский солдат в немецком бронетранспортере Sdkfz 250 на одной из улиц Кенигсберга.

Подразделения немецкой 5-й танковой дивизии выдвигаются для контратаки против советских войск. Район Каттенау, Восточная Пруссия. Впереди танк Pz.Kpfw. V «Пантера».

Кенигсберг, баррикада на улице.

Батарея 88-мм зенитных орудий готовится отражать советскую танковую атаку. Восточная Пруссия, середина февраля 1945 года.

Немецкие позиции на подступах к Кенигсбергу. Надпись гласит: «Мы отстоим Кенигсберг». Пропагандистское фото.

Советская САУ ИСУ-122С ведет бой в Кенигсберге. 3-й Белорусский фронт, апрель 1945 года.

Немецкий часовой на мосту в центре Кенигсберга.

Советский мотоциклист проезжает мимо брошенных на дороге немецких САУ StuG IV и 105-мм гаубицы.

Немецкое десантное судно, эвакуирующее войска из Хайлигенбайльского котла, входит в гавань Пиллау.

Кенигсберг, подорванный дот.

Подбитая немецкая САУ StuG III Ausf. G на фоне башни Кронпринц, Кенигсберг.

Кенигсберг, панорама с башни Дона.

Кенисберг, апрель 1945 года. Вид на Королевский замок

Подбитое в Кенигсберге немецкое штурмовое орудие StuG III. На переднем плане убитый немецкий солдат.

Немецкая техника на улице Миттельтрагхайм в Кенигсберге после штурма. Справа и слева штурмовые орудия StuG III, на заднем плане истребитель танков JgdPz IV.

Грольманский верхний фронт, бастион Грольман. Перед капитуляцией крепости в нем размещался штаб 367-й пехотной дивизии вермахта.

На улице порта Пиллау. Эвакуируемые немецкие солдаты перед погрузкой на суда бросают свое оружие и снаряжение.

Брошенное на окраине Кенигсберга немецкое 88-мм зенитное орудие FlaK 36/37.

Кенигсберг, панорама. Башня Дона, Росгартенские ворота.

Кенигсберг, немецкий ДЗОТ в районе Хорст Вессель парк.

Недостроенная баррикада на аллее Герцога Альбрехта в Кенигсберге (ныне улица Тельмана).

Кенигсберг, уничтоженная немецкая артиллерийская батарея.

Немецкие пленные у Закхаймских ворот Кенигсберга.

Кенигсберг, немецкие траншеи.

Немецкий пулеметный расчет на позиции в Кенигсберге у башни Дона.

Немецкие беженцы на улице Пиллау проходят мимо колонны советских САУ СУ-76М.

Кенигсберг, Фридрихсбургские ворота после штурма.

Кенигсберг, башня Врангель, крепостной ров.

Вид с башни Дона на Обертайх (Верхний пруд), Кенигсберг.

На улице Кенигсберга после штурма.

Кенигсберг, башня Врангель после капитуляции.

Ефрейтор И.А. Гуреев на посту у пограничного знака в Восточной Пруссии.

Советское подразделение в уличном бою в Кенигсберге.

Регулировщица сержант Аня Караваева на пути к Кенигсбергу.

Советские солдаты в городе Алленштайн (в настоящее время город Ольштын В Польше) в Восточной Пруссии.

Артиллеристы гвардии лейтенанта Софронова ведут бой на Авайдер-аллее в Кенигсберге (ныне - Аллея Смелых).

Результат авиаудара по немецким позициям в Восточной Пруссии.

Советские бойцы ведут уличный бой на окраине Кенигсберга. 3-й Белорусский фронт.

Советский бронекатер №214 в Кенигсбергском канале после боя с немецким танком.

Немецкий сборный пункт неисправной трофейной бронетехники в районе Кенигсберга.

Эвакуация остатков дивизии «Великая Германия» в район Пиллау.

Брошенная в Кенигсберге немецкая техника. На переднем плане - 150-мм гаубица sFH 18.

Кенигсберг. Мост через крепостной ров к Росгартенским воротам. На заднем плане башня Дона

Брошенная немецкая 105-мм гаубица le.F.H.18/40 на позиции в Кенигсберге.

Немецкий солдат прикуривает у самоходчика САУ StuG IV.

Горит подбитый немецкий танк Pz.Kpfw. V Ausf. G «Пантера». 3-й Белорусский фронт.

Солдаты дивизии «Великая Германия» грузятся на самодельные плоты для переправы через залив Фришес-Хафф (ныне Калининградский залив). Полуостров Бальга, мыс Кальхольц.

Солдаты дивизии «Великая Германия» на позициях на полуострове Бальга.

Встреча советских бойцов на границе с Восточной Пруссией. 3-й Белорусский фронт.

Носовая часть немецкого транспорта, тонущего в результате атаки самолетов Балтийского флота у берегов Восточной Пруссии.

Летчик-наблюдатель самолета-разведчика Хеншель Hs.126 делает снимки местности во время тренировочного полета.

Подбитое немецкое штурмовое орудие StuG IV. Восточная Пруссия, февраль 1945 года.

Проводы советских солдат из Кенигсберга.

Немцы осматривают подбитый советский танк Т-34-85 в деревне Неммерсдорф.

Танк «Пантера» из 5-й танковой дивизии вермахта в Голдапе.

Немецкие солдаты, вооруженные гранатометами «Панцерфауст» рядом с авиационной пушкой MG 151/20 в пехотном варианте.

Колонна немецких танков «Пантера» движется к фронту в Восточной Пруссии.

Разбитые автомобили на улице взятого штурмом Кенигсберга. На заднем плане советские солдаты.

Войска советского 10-го танкового корпуса и тела немецких солдат на улице Мюльхаузена.

Советские саперы идут по улице горящего Инстербурга в Восточной Пруссии.

Колонна советских танков ИС-2 на дороге в Восточной Пруссии. 1-й Белорусский фронт.

Советский офицер осматривает подбитую в Восточной Пруссии немецкую САУ «Ягдпантера».

Советские солдаты спят, отдыхая после боев, прямо на улице взятого штурмом Кенигсберга.

Кенигсберг, противотанковые заграждения.

Немецкие беженцы с младенцем в Кенигсберге.

Короткий митинг в 8-й роте после выхода на государственную границу СССР.

Группа летчиков авиаполка «Нормандия-Неман» у истребителя Як-3 в Восточной Пруссии.

Шестнадцатилетний боец фольксштурма, вооруженный пистолетом-пулемётом MP 40. Восточная Пруссия.

Постройка оборонительных сооружений, Восточная Пруссия, середина июля 1944 года.

Беженцы из Кенигсберга движутся в сторону Пиллау, середина февраля 1945 года.

Немецкие солдаты на привале недалеко от Пиллау.

Немецкая счетверенная зенитная установка FlaK 38, смонтированная на тягаче. Фишхаузен (ныне Приморск), Восточная Пруссия.

Мирные жители и пленный немецкий солдат на улице Пиллау во время уборки мусора после окончания боев за город.

Катера Краснознаменного Балтийского флота на ремонте в Пиллау (в настоящее время город Балтийск в Калининградской области России).

Немецкое вспомогательное судно «Франкен» после атаки штурмовиков Ил-2 ВВС КБФ.

Взрыв бомб на немецком судне «Франкен» в результате атаки штурмовиков Ил-2 ВВС КБФ

Пролом от тяжелого снаряда в стене бастиона Обертайх укреплений Грольманского верхнего фронта Кенигсберга.

Тела немецких двух женщин и троих детей, якобы убитых советскими солдатами в городке Метгетен в Восточной Пруссии в январе-феврале 1945 г. Пропагандистское немецкое фото.

Транспортировка советской 280-мм мортиры Бр-5 в Восточной Пруссии.

Раздача пищи советским бойцам в Пиллау после окончания боев за город.

Советские солдаты проходят через немецкий населенный пункт на подступах к Кенигсбергу.

Разбитое немецкое штурмовое орудие StuG IV на улицах города Алленштайн (ныне Ольштын, Польша.)

Советская пехота при поддержке САУ СУ-76 атакует немецкие позиции в районе Кенигсберга.

Колонна САУ СУ-85 на марше в Восточной Пруссии.

Указатель «Автострада на Берлин» на одной из дорог восточной Пруссии.

Взрыв на танкере «Засниц». Танкер с грузом горючего был потоплен 26 марта 1945 г. в 30 милях от Лиепаи самолетами 51-го минно-торпедного авиаполка и 11-й штурмовой авиадивизии ВВС Балтийского флота.

Бомбардировка самолетами ВВС КБФ немецких транспортов и портовых сооружений Пиллау.

Немецкий корабль-плавбаза гидроавиации «Бёльке» («Boelcke»), атакуемый эскадрильей Ил-2 7-го гвардейского штурмового авиаполка ВВС Балтийского флота в 7,5 км юго-восточнее мыса Хель.

Источники:

Ряжских (1915 года рождения), Пелагеи Павловны Кузовлевой (1910 года рождения), Галины Федоровны Кузовлевой (1927 года рождения), Анастасии Ивановны Андреевой (1924 года рождения).

Анна Анищенко,

ВОЕННЫЕ СОБЫТИЯ НА ТЕРРИТОРИИ ДОЛГОРУКОВСКОГО РАЙОНА

а центральной площади села Долгоруково 22 июня 1941 г. шумела ярмарка, а в полдень радио принесло страшную весть - война. Холодным декабрем 1941 года враг ступил и на нашу землю...

Немцы рвались к сердцу нашей Родины - Москве. Важным стратегическим пунктом являлся Елецкий железнодорожный узел. 3 декабря передовые отряды фашистов ворвались на окраину г. Ельца. Всего за одну ночь они полностью овладели им, начались массовые грабежи и расстрелы.

Немецко-фашистские захватчики прорвались на территорию Долгоруковского района 30 ноября 1941 года с северо-западной стороны села Сухой Ольшанец. В числе первых населенных пунктов, захваченных немцами, были села Войсковая Казинка, Ново-Троицкое, Вязовое. В Долгоруково немцы вошли 4 декабря 1941 года. При отступлении наши войска взорвали вокзал, зернохранилище и ряд других объектов с одной целью - не отдать врагу. Немецким частям довольно быстро удалось захватить большую часть железной дороги (за исключением Харламовки - там маневрировал бронепоезд «Ленинец»).

В первых числах декабря 4-й Воронежский полк полковника Войцеховского Первой Гвардейской ордена Ленина стрелковой дивизии генерал-майора, пройдя около 25 км и заняв деревню Богатые Плоты, вынужден был притормозить и без того медленное движение на запад, потому что слева над его боевыми порядками «нависала» вражеская группировка в районе железнодорожной станции села Долгоруково. Большая она, нет? Ответы на эти вопросы ждали от разведчиков. Они с ног сбились, ища «материализованных» ответов. Было принято решение - провести разведку боем. Но из 24-х положенных по штатному расписанию разведчиков было всего 11, и Войцеховский выделил в помощь усиленный взвод майора Григорьева из 2-го стрелкового батальона. «Языков» разведчики взяли в сарае на восточной окраине села. Те дали показания: в Долгоруково стоит малая часть 45-го пехотного полка, упорно сопротивляться никто не думает...

1-й и 3-й батальоны получили иную задачу. 2-й - атаковать Долгоруково. Но тут неожиданно поступила другая информация от связного - немцы вышли из Долгоруково и направились навстречу 2-му батальону. Прозвучала команда: «В бой идут все!» Остался только Войцеховский с адъютантом , чтобы руководить действиями 1-го и 3-го батальонов. К позиции 2-го батальона у Долгоруково направились начальник штаба Худяков и комиссар Латышев. Позже, когда обсуждались итоги боя за Долгоруково, отмечали, что Григорьев сделал совершенно правильно, отведя батальон в овраг. Очень чётко сработали артиллеристы (командир Шершников, наводчик Корсаков). Под осколочными снарядами немцы залегли, а Григорьев повёл батальон в контратаку, чтобы в поле драться, а не в посёлке... Дело дошло до рукопашной. И опять комбат Григорьев показал незаурядную смекалку - фашисты бросились к Богатым Плотам. А туда Войцеховский «по протоптанной колее» послал свой последний резерв во главе со старшим лейтенантом Василием Лесновским, своим адъютантом.

Попав между «молотом и наковальней», немцы запаниковали, а это самое страшное. Они бежали к селу Покровское, чтоб спрятаться за Олымом... Было 9 декабря 1941 года, вторник. «Под занавес» батальон Григорьева атаковал немецкую группировку у деревни Грызлово. Атака шла на одном дыхании – после победы у Долгоруково.

Приведем хронику событий в населенных пунктах Долгоруковского района в эти дни:

Тяжелые и кровопролитные бои проходили за село Стрелец. Село оборонял 1-й батальон 333-го стрелкового полка 6-й стрелковой дивизии, которая входила в 13-ю армию Брянского фронта. Село было сильно укреплено, на колокольне церкви сидели пулемётчики. Оттуда был прекрасный обзор - на открытой местности, на снегу – всё, как на ладони. Двое суток шёл тяжёлый бой, церковь начали обстреливать из орудий. Уничтожили пулеметчиков на колокольне. Но в этом бою понесли большие потери - 126 человек нашли навек покой на местном кладбище. «В Стрелец первым ворвался батальон под командованием. Здесь 4 полк захватил 29 противотанковых орудий, 55 автомашин, сотни пленных, ценные штабные документы 133-го немецкого полка, - пишет в книге «Бойцы вспоминают минувшие дни», - в то же время 2 батальон овладел населенным пунктом Грызлово и захватил ещё 15 противотанковых орудий, 48 автомашин».

Село Братовщина. Здесь в начале войны в здании средней школы располагался военный госпиталь. К концу ноября его эвакуировали. Вечером 3 декабря 1941 г. через Братовщину пошли наши отступающие части. При отходе они вывели из строя железнодорожное полотно, связь. В середине дня 4 декабря в село вошли немцы. В ночь с 8 на 9 декабря части Красной Армии восстановили разрушенный мост. В ту же ночь немцы расстреляли 12 наших бойцов, которые были взяты в плен. При отступлении на соединение с частями, ранее отошедшими к Ельцу, немцы зажгли село. Сгорело 18 дворов.

Село Дубовец. 3 декабря 1941 г. рано утром в село вошли немцы. С их приходом на селе начался грабёж, пожары. Было расстреляно 10 и ранено 8 человек мирных жителей. Сгорело 10 жилых домов и здание правления колхоза. 6 декабря Дубовец освобождён 84-м стрелковым полком 1-й ордена Ленина Гвардейской стрелковой дивизии. В местной церкви был организован госпиталь, а на краю кладбища образовалась братская могила, где покоятся останки 77 человек.

Деревня Рябинки . 7 декабря 1941 г. немцы сожгли на костре Ивана Фёдоровича Горностаева - участника Первой мировой войны, председателя колхоза. За несколько минут до трагедии он бросил гранату в окно дома, где размещался немецкий штаб.

Село Стегаловка .2 декабря в Стегаловку на мотоциклах и грузовиках въехала немецкая пехота. Бежать сельчане не могли - куда побежишь в лютый мороз, бросив все нажитое? Многие прятались в подвалах. Немцы чувствовали себя полноправными хозяевами. Заходили в избы, выгоняли женщин, стариков и оцепеневших от страха ребятишек из теплых помещений. Кто прятался у соседей - бедняков, - в самые убогие хижины немцы не шли, кто забивался в сараи и погреба. К большой радости селян, фашисты пробыли в недолго, меньше недели. Но успели истребить всю живность и навести ужас на жителей. Следом шли эсэсовцы, которые должны были уничтожить Стегаловку и прилегающие населенные пункты. Но наступали наши войска, и гитлеровцы в панике бежали. Радостно и со слезами на глазах встречали стегаловцы воинов 148 дивизии 13 армии.

В селах нашего района дислоцировались эвакогоспитали. Они располагались в помещениях школ в населенных пунктах: Жерновное, Дубовец, Гущинка, Слепуха, Войсковая Казинка, Верхний Ломовец, Братовщина, а также в участковых больницах сел Меньшой Колодезь и Стегаловка. Были и передвижные госпитали - на конных повозках.

Наше исследование можно продолжить по другой схеме. Вот названия улиц нашего села: Гвардейская, Лестева, Дешина, Дудченко. Они носят имена Героев-земляков. Андрей Иванович Дешин родился в 1924 году в д. Котово. Погиб в 1943 году при форсировании Днепра в возрасте 19 лет. В 26 лет оборвалась жизнь уроженца Новой Дешина. Хутор Веселый - родина Ивана Андреевича Дудченко, чья жизнь оборвалась в 1944 году в возрасте 30 лет при форсировании Дуная. Взрослым мужчиной ушел на фронт Егор Иванович Лазарев, житель села Долгуша. Но ему тоже не удалось больше увидеть родные просторы. Он погиб в 37 лет при форсировании Припяти. Виктору Семеновичу Севрину удалось дожить до долгожданной победы. Но от пережитого он скончался в 1959 году - в 35 лет. Адам Герасимович Ловчий и Петр Тимофеевич Жданов - полные кавалеры ордена Славы.

В боях под Москвой геройски погиб дивизионный комиссар, член Военного Совета, начальник политуправления Западного фронта Дмитрий Александрович Лестев. «Мы отстоим Москву, чего бы нам это не стоило», - так писал комиссар Лестев в газете «Красная звезда» за день до своей гибели. Именем названа одна из улиц Москвы. Память о героическом комиссаре увековечена и на родной долгоруковской земле.

Другому нашему земляку - Ивану Сергеевичу Пашкову посвятил стихи поэт Алексей Сурков:

Закопали в могилу, ушли в село.

Тяжким грузом сдавило грудь.

Целовал я сырые комья земли,

Уползая к ребятам в лес.

В 10.30 враги меня погребли,

А в 11 я воскрес…

Немецко-фашистские захватчики принесли много горя мирным жителям. От рук врага погиб Семен Тимофеевич Шацких. Семь жителей деревни Ильинка погибли в дни оккупации. была повешена за связь с партизанами. Всего по району во время оккупации погибло 262 мирных жителя. В деревне Грибоедово из 110 домов было сожжено 96. Много домов оккупанты уничтожили в д. Красное и с. Братовщине.

После освобождения от немецко-фашистских захватчиков район продолжительное время был в прифронтовой зоне. Женщины рыли окопы, строили каменную дорогу, сохранившуюся до сих пор. Её до сих пор называют военной – дорогу из Стегаловки в Чернаву.

В июне 1942 года райцентр был переведён в Стегаловку. Тыл и фронт жил единой целью - все для Победы! Не было ни одной семьи, которая не внесла бы вклад в помощь фронту. Колхозник сельхозартели «Луч свободы» Д. Пономарёв собрал 101,5 тыс. руб. на строительство самолёта. Школьник Толя Балашов внёс 200 руб. на строительство самолёта «Октябрёнок», учитель Харламовской школы И. Курепа - 15 тыс. руб., и этот список можно продолжать. Бывший заведующий Загороднев вместе с учениками из с. Слепуха несколько ночей вёл сбор хлеба для Красной Армии. Лидия Николаевна Кузьмина, директор Слепухинской школы, вместе с учителями работала на уборке хлеба.

11 мая 1943 г. пришла телеграмма от Верховного главнокомандующего трудящимся района. Вот её полный текст: «Елец. Орловский обком ВКП(б). Секретарю Долгоруковского РК ВКП(б) товарищу Новикову. Председателю райсовета товарищу Петрову. Передайте колхозницам и колхозникам Долгоруковского района, собравшим 101 637 руб. на строительство танковой колонны имени Орловских партизан, сдавших в фонд Красной армии 4086 пудов хлеба, - 1870 пудов мяса, мой братский привет и благодарность Красной армии».

Наша летопись будет неполной, если не приоткрыть ещё одну страничку тех суровых лет. С первых дней Великой Отечественной войны сотни долгоруковцев сражались с немецко-фашистскими оккупантами. Отвагу и мужество показали и наши земляки-педагоги. От родной Орловщины до Восточной Пруссии прошагал дорогами войны. Бывший военрук Долгоруковской школы штурмовал Кенигсберг. Учительница из Большой Боёвки освобождала Варшаву и участвовала во взятии Берлина. Её боевые подвиги отмечены орденами Красной Звезды и Отечественной войны. Педагоги и награждены орденами Красного Знамени. , - орденами Славы III степени. На разных фронтах сражались педагоги: и обороняли Москву, и - Ленинград, - Сталинград. В битве на Курской дуге участвовал. Он награжден орденом Отечественной войны II степени. Медалями «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина» награждена пионервожатая.

В годы Великой Отечественной войны на территории Долгоруковского района располагались:

1941 год : 56-й кавалерийский полк в Долгоруково, 84-й стрелковый полк, 6-я стрелковая дивизия в Дубовце и 146-й моторизованный батальон в Стегаловке.

1942 год : 45-й стрелковый полк - на хуторе Парахин; 25-й артиллерийский полк, 418-й стрелковый полк, 133-я стрелковая дивизия - в деревне Большой Колодезь; 53-й танковый батальон в селе Верхний Ломовец; 16-й и 498-й стрелковые полки, 8-я и 132-я стрелковая дивизия в селе Стегаловка.

Госпитали: в Стегаловке - 50-й хирургический полевой; в Грибоедово - 186-й передвижной полевой; в Дубовце - 61-й хирургический полевой; в Большой Боёвке - 130-й корпусный полевой.

1943 год : 605-й и 519-й стрелковые полки, 81-я стрелковая дивизия - в селе Войсковая Казинка; 321-й стрелковый полк, 15-я стрелковая дивизия - в селе Стегаловка.

Госпитали: 2408-й передвижной полевой госпиталь - в селе Стегаловка, 4300-й инфекционный госпиталь - в селе Верхний Ломовец, 134-й эвакуационный госпиталь и 45-й передвижной полевой госпиталь - в селе Братовщина.

Список братских могил

на территории Долгоруковского района

№ п/п

Населенный пункт

Количество захороненных

Из них - неизвестных

Богатые Плоты

Большая Боёвка

Большой Колодезь

Братовщина

Верхний Ломовец

Грызлово

Гущин Колодезь

Долгоруково

Екатериновка

Жерновное

Меньшой Колодезь

Ольшанка

П-Петровка

Приклоновка

Сухой Ольшанец

Стегаловка

Павел Азаров,

11 класс СОШ № 1 г. Чаплыгина.

Научный руководитель: .

ГОСПИТАЛЬ № 000

естьдесят лет назад история перевернула одну из самых страшных и тяжёлых своих страниц. Время сгладило, затянуло временем воронки от бомб и траншеи - эти чудовищные шрамы на теле земли, знавшей «неземное страдание». Но перед памятью человеческой, памятью сердец время бессильно. Сколько ещё на земле нашей людей, обожжённых войной? Сколько людей, чьи раны болят и ноют к непогоде? Всё меньше и меньше... Наступит время, когда нить, связывающая нас с поколением Ветеранов, оборвётся, и события, которые сегодня - часть чьей-то живой, осязаемой жизни, уже для всех станут историей, приобретут вкус и запах архивной вечности.

Советский солдат. В изодранной осколками гимнастёрке, побелевшей от солёного пота, с трёхлинейкой и бутылкой зажигательной смеси сдерживавший натиск бронированных фашистских армий, познавший боль и горечь отступления, цеплявшийся за каждый бугорок, кустик в дни отступления. Он стоял насмерть, он остановил врага у стен Москвы, а потом гнал его до Берлина. И был он не былинным богатырём, а обыкновенным человеком, ежедневно идущим на смерть. Его кромсали осколки, рвали пули, а сердце так хотело жить! Спасали его, исцеляя израненное тело, добрые руки женщин - военврачей, фельдшеров, медсестёр. Как живой водой врачевали они тяжёлые раны лаской и состраданием.

В первые, самые тяжёлые, месяцы войны в городе Раненбурге был сформирован госпиталь. Ему присвоили № 000.

Здание СОШ № 2, в котором формировался госпиталь

Необходимость его организации объяснялась просто: линия фронта проходила в 170 км от города, неподалёку - крупный железнодорожный узел Мичуринск и станция Кочетовка с большим паровозоремонтным депо. Кочетовку фашисты бомбили ежедневно, бомбёжке подвергались Троекурово и Раненбург.

Суровые, наполненные постоянной тревогой и опасностью дни. С организацией, обустройством, а потом, на протяжении всей войны, трудными фронтовыми буднями госпиталя связана юность нескольких, тогда очень молодых наших землячек. Мне повезло - я услышал рассказы многих из них. Некоторые ушли из жизни совсем недавно, другие, слава Богу, живы.

Главная героиня моего исследования - Галина Ивановна Орлова. Она прошла с госпиталем большую часть его боевого пути. Её рассказ обстоятелен, она помнит много интересных подробностей. Обязательно назову других участниц событий. Их судьбы не менее интересны, а жизнь достойна подражания. Возраст выдаёт цвет глаз, ещё серо-голубых, но уже чуть посветлевших, как бы прихваченных осенью жизни, глубокие морщины. Она ещё очень красива, полна достоинства, старается справиться с волнением, которое охватывает её при воспоминаниях. «22 июня я встретила на Павелецком вокзале в Москве - ехала в отпуск к мужу в Киев. Сообщение о начале войны, прочитанное Левитаном, вызвало растерянность, страх за близких. В голове бился один вопрос: «Что же будет?».

Поезд на Киев отменили до особого распоряжения - бомбёжка повредила железнодорожное полотно. Было время подумать и вернуться, ведь дома остался трёхлетний сын. Но решила ехать, чтобы повидаться с мужем, может быть, в последний раз. Весь путь поезд двигался под авианалётами фашистов. В Киеве - патрули, проверка документов комендатурой, постоянный грохот взрывов, уже много разрушенных зданий. С мужем увиделись всего на два часа. Поступила срочная телеграмма из Раненбурга с требованием прибыть в распоряжение военкомата . По приезде получила приказ - начать организационную работу по подготовке и развёртыванию госпиталя. Его начальником был назначен тов. Василевский, прибывший из Рязани. Райисполком решил отдать госпиталю помещение бывшего Учительского института и все прилегающие к нему здания. Началась мобилизация персонала для госпиталя: военным комиссаром стал, начальником материальной части - , начальником финансовой части - .

Помещение к приёму раненых готовили раненбургские комсомольцы: чистили стёкла, мыли стены, натирали полы. Затем начало прибывать оборудование, его заносили и размещали внутри здания. Довольно скоро привезли и первых раненых. Девушкам, готовившим госпиталь к их приёму, предложили работать здесь в качестве санитарок, медицинских сестёр. Многие согласились.

Одна из этих девушек - Лилия Сергеева Зайцева. Здесь, в эвакогоспитале № 000 для неё и началась война, здесь она работала в лаборатории, которой заведовала, «а когда появлялась свободная минута - помогала обрабатывать раны, устраивала раненых в палатах. Иногда нужно было просто посидеть возле бойца, почитать ему письмо из дома, книгу», - вспоминала Лилия Сергеевна. Это из последней беседы с ней. В марте 2004 года Лилии Сергеевны не стало.

Ещё одно свидетельство. Крылова. В 1941 году ей было десять лет. «Шефство над ранеными, находившимися в госпитале № 000, каждый из нас воспринимал как свой долг, как маленький собственный вклад в победу над фашистами. Почти у всех на фронте были отцы, старшие братья. Каждый день, сразу после уроков спешили к раненым. Читали книги, письма, под диктовку писали весточки к родным. Только много позже я поняла, как бойцы ждали нас, как согревало их наше присутствие, как напоминало им о родном доме. А как старались мы поддержать раненых: пели, плясали, читала стихи. Многие песни родились уже в дни войны, даже на фронте. Иногда мы не знали слов или мелодии. Но желание помочь восполняло этот недостаток, мы читали песни как стихи и сочиняли к мелодии свои слова. Наградой нам были просветлевшие лица бойцов. Самой любимой песней для всех была «Катюша», в каждом концерте мы исполняли её по несколько раз».

Уже в начале осени стало понятно, что дальше в Раненбурге госпиталю оставаться опасно. «Постоянно были слышны бомбовые разрывы со станций Троекурово. А это всего в 30 км от города. Да и бои с фашистами на центральном участке фронта приближались к Москве. Каждый день мы с тревогой смотрели на карту, где флажками была обозначена линия фронта. Мы готовились к отъезду, готовились и наши родные. Было получено разрешение - мобилизованным в случае передислокации взять с собой членом семей. брал с собой жену и двух дочерей. - дочь, а я - сестру и сынишку (муж - Фёдор Васильевич Орлов находился в действующей армии)», - вспоминает Галина Ивановна Орлова.

В октябре 1941 года началась передислокация госпиталя, эвакуация его личного состава. Всё делалось в ночное время и под постоянными авианалётами. От героинь нашего рассказа требовались спокойствие, уверенность, слаженность действий. Они ещё не успели ощутить себя бойцами. Это были женщины, вырванные войной из надёжной, мирной, благополучной жизни. Огромная беда, обрушившаяся на страну, всё расставила по своим местам, воспитывая и жёсткость и милосердие.

Из рассказа Ольги Петровны Танчук. Мы встретились с ней в последний раз осенью 2002 года. 3 января 2003 года она умерла. «Госпиталь полностью вывезли в ноябре 1941 года. Имущество, сотрудники с семьями целый месяц двигались по европейской территории Союза. Проехали Рузаевку, Арзамас, свернули к городу Мурому и уже начали разгружаться, как вновь поступил приказ двигаться. Долго стояли в Выксе, а потом переместились в с. Архангельское под Москвой (бывшая усадьба князя Юсупова, а перед войной - санаторий командного состава Вооружённых сил). Здесь госпиталь развернулся основательно, уже в декабре он принял первых раненых. Их было 500 человек. Но это только в первые дни. Шла великая битва за Москву, ежедневно поступало множество бойцов и командиров. Особенно часто привозили танкистов, обгоревших в подорванных танках. Страшное, невыносимо тяжёлое зрелище: черная, обуглившаяся кожа, и только глаза, которые светятся надеждой, в которых от страдания стояли слезы. Горько, но спасти удавалось не всех».

Какая боль пульсирует в словах уже очень немолодой женщины! Не закрылись душевные раны, нанесённые войной. Скорбь о погибших сверстниках незримо присутствовала в нашем разговоре. «Вскоре госпиталь передислоцировали в Сходню, Истру, а затем в Волоколамск. Напряжение битвы под Москвой не позволяло нигде оставаться надолго. Мы следовали за развёртывающимися военными действиями. Всё время преследовала мысль: «Надо быть там, где мы нужнее всего». Теперь уже за одни сутки поступало до 500 раненых. Санаторий им. Чехова с трудом вмещал такое количество людей. Медперсонал падал с ног от усталости. Час отдыха казался огромным счастьем. Только теперь понимаю, что находились в самом пекле. Волоколамск не забуду никогда. Налёты фашистских бомбардировщиков следовали день и ночь. Канонада - непрерывная. Город охвачен пожарами, горит вокзал, хранилища с горючим. В воздухе - клубы дыма и гари. Рядом с госпиталем - родильный дом. Одна из бомб разорвалась там. Кровь стыла от криков детей и матерей, доносившихся из-под развалин. Это дополняло общий ужас. От бессилия чем-то помочь опускались руки. В один из этих трагических дней погибли две мои подруги, землячки. Лене Кеменовой из Кривополянья оторвало ногу, и она умерла на операционном столе. Зина Скуратова получила сквозное ранение в живот и скончалась. Но самое страшное ждало нас впереди. В январе 1941 года разбомбили госпиталь. Целиком разрушили госпиталь с тяжелоранеными, вынести не удалось никого!» - Галина Ивановна вытирает слезы. Они не высохли за долгие шестьдесят лет. Боль и скорбь всё также неизбывны.

Разве могли фашистские стратеги учесть такое самопожертвование, презрение к опасности русских женщин. Им предстояло многое познать, запомнить, пропустить через собственное сердце. Услышать истошный вой пикирующих фашистских «юнкерсов», щедро поливающих землю свинцом, рыдание женщин над убитыми детьми. Увидеть, как несмышлёный малыш дёргает за руку убитую мать, пытаясь поднять её. У многих из них на фронте были отцы, мужья, братья...

Весь долгий, тяжёлый путь прошла с госпиталем Вера Михайловна Лугинина. Она не рассталась с медицинской профессией и после войны. Десятки лет проработала медицинской сестрой в детском саду. Замечательная женщина с тёплой доброй душой, она ушла из жизни в 1998 году. Это её воспоминания. Они записаны во время одной из встреч со школьниками: «Накануне войны я заканчивала 1-й курс химико-технологического института. Получила телеграмму от мамы, что она мобилизована (Вера Михайловна - дочь фармацевта госпиталя). Я выехала в Раненбург. Поступила на ускоренные курсы медсестер, и 2 февраля 1942 года, когда госпиталь был под Красногорском, меня мобилизовали. Самым страшным воспоминанием о войне для меня стали бои под Волоколамском. Помню, как несколько авиабомб попали в здание госпиталя. Казалось, что весь город превратился в огромный костер. Мы двигались в Истру, останавливаясь на небольших станциях. Везде - множество раненых. Небольшой полустанок Сычевка запомнился сильнейшим налетом на госпиталь. Количество раненых все увеличивалось. И это были не только солдаты. Множество детей, попавших под бомбовые удары, подорвавшихся на минах, раненых осколками снарядов. Тяжело­раненые... Мечущиеся в бреду, выкрикивающие слова команды или шепчущие родные имена, цепляющиеся за тоненькую ниточку, ещё связывающую их с жизнью. Спасти удавалось не всех. Помню день, когда из одиннадцати бойцов выжило только трое, остальные умерли на операционном столе».

«У войны - не женское лицо» - эти слова принадлежат белорусской писательнице Светлане Алексиевич. А если война пришлась на самое начало судьбы, на годы юности? Совсем молодыми, неуклюжими от тяжелого солдатского облачения, с детскими косами, мало, что в жизни увидавшими, оказались девушки на войне. Шли через невзгоды, через неженские испытания, и с надеждой на скорую победу встречали каждый новый день. Были и такие, кто буквально встретил свою судьбу на фронте. Вера Цицина в госпитале под Смоленском взялась выхаживать раненого комвзвода, которого врачи считали безнадежным.

«...Первое, что увидел Василий Лугинин, придя в себя, были голубые-голубые глаза склонившейся к нему медсестры. «Как тебя зовут?» - прошептал он непослушными губами, и услышав ее ответ: «Вера», попытался улыбнуться: «Вера? Это хорошо...». Обменялись адресами, номерами полевой почты. Война испытала на прочность обоих. Санитары не раз ещё вытаскивали истекающего кровью Василия с поля боя. А чуть подлечившись, он до срока возвращался на передовую. Дважды к нему домой приходили похоронки, а он оставался жить. Вера служила в эвакогоспитале. «Перевязывала раненых, ухаживала за ними. Отзывалась на каждый стон. Однажды после бомбёжки пришлось откапывать раненых из-под развалин. Другой раз откапывали её». Следующая встреча была уже после войны. Больше они не расставались, неся по жизни печали, радости, свою любовь.

В суровом 1942 году познакомились в госпитале Николай Петрович Литвинов и его будущая жена Анастасия Ильинична. Почти два года жили они мечтой о новых встречах. Вот строки из военного дневника командира автороты: «Победа!!! Весь мир трепещет - и я не могу уложить в одну запись эту великую дату... Милая Асенька, где ты, моя хорошая, ликуй вместе со всем народом. Больше нет страшной войны. Народ русский врага разгромил!».

Битва за Москву была ожесточенной. После форсирования небольших рек войсками лед оставался разбитым, раскрошенным в мелкую крошку, а вода в полыньях была красной от крови, в ней плавали искалеченные тела. Из госпиталя медсестер часто посылали сопровождать поезда, вывозившие раненых с передовой. Эти составы проходили через шквал огня, который обрушивали на них вражеские бомбардировщики. Фашистов не останавливал и красный крест.

Литвинова: «После победы под Москвой госпиталь перевели под Смоленск. Но здесь он задержался не надолго, вслед за наступающими войсками двигался на запад. Предстояло пережить ещё очень многое. Военные неудачи еще более ожесточили фашистов. Было такое ощущение, что они охотятся за госпиталем, и красный крест не является нашей защитой. И сегодня, если я закрою глаза, вижу освещенный операционный стол, склонившуюся над ним спину хирурга, слышу неровный стук колес, их громыхание на стыках рельсов. Они и сегодня стучат, «На запад, на запад, на запад...». Воспоминания юности - самые яркие. А это была моя юность. Тревожная, ежедневно рядом со смертью, но такая же, как и у вас, неповторимая».

Война катилась на запад. Советская армия наносила все более ощутимые удары по гитлеровцам. И все более обнажалась звериная природа фашизма, попрание им всех нравственных норм и обычаев.

Лугинина: «Весна 1945 года. Госпиталь вторую неделю стоит в Восточной Пруссии. Идут ожесточенные бои за Кенигсберг. Нам казалось, что сражение, как гигантская воронка засасывает тысячи советских солдат и, перемолов, искалечив их, выбрасывает. Было ощущение, что победу здесь одержать нельзя, перед Третьим Белорусским фронтом стоит неприступная крепость. Какие страшные раны, как много смертей! И все-таки в апреле бои завершились победой. Помню ясный весенний день. Вокруг госпиталя - старый парк. Густой цветущий кустарник, солнечные блики на листьях деревьев. Много играющих немецких подростков. Мальчишки всегда любознательны, война для них - игра. И вдруг низко, на бреющем полете - фашистские самолеты. Взрывы нескольких бомб, паника, истошные крики и... оторванная детская рука, повисшая на ветке кустарника и кровь, капающая на цветы. Я помню это всегда».

Военные дороги были долгими. Об окончании войны в Европе сотрудники госпиталя № 000 узнали в Литве, в городе Каунасе . Надеялись на скорое возвращение домой, ждали, что вот-вот встретят родных. Но война для них не закончилась. Госпиталь через всю страну был переброшен на Дальний Восток. Ехали несколько недель. Березовые перелески сменились таёжными густо зелеными лесами. Приветливая голубизна рек центральной России - глубокой свинцовой синевой рек сибирских. Остановились в поселке Шимановка. Неподалеку город Свободный Амурской области , чуть дальше -граница с Манчжурией.

«За границу Советского Союза госпиталь не перемещался. Военные действия длились недолго. Но раненых было много. Они рассказывали о японцах - смертниках, приковывавших себя цепями и пулемётами на перевалах, о танках, сорвавшихся в пропасть, о гибели товарищей» - это вновь воспоминания Веры Михайловны Лугининой. - «Только после разгрома Японии медперсонал госпиталя был демобилизован. Кажется, что возвращение уместилось в один день. Но в Раненбург мы приехали только в 1946 году».

А как же главная героиня моего рассказа? Она после разгрома фашистов под Москвой была переведена в госпиталь № 000. Он тоже формировался в Раненбурге. Его героический путь - ещё одна страница войны. Важно только не опоздать, открыть её, пока есть возможность услышать. Галина Ивановна Орлова после войны работала инструктором санитарного просвещения, председателем районного комитета Красного Креста. О военной молодости напоминают награды - орден Отечественной войны II степени, медали «За оборону Москвы», «За победу над Германией», «Фронтовик 1гг.», «60 лет битвы за Москву», медаль Жукова. Но достает она их нечасто. На склоне жизни воспоминания приносят боль.

Антон Соколиков,

11 класс СОШ № 4 г. Грязи.

Научный руководитель: .

ГРЯЗИНЦЫ В ГОД ВЕЛИКИХ ПОБЕД

истории Великой Отечественной войны 1944 год назван «годом великих побед». И это не случайно, потому что именно в 1944 году Красная Армия осуществила десять крупнейших стратегических операций, предрешивших окончательный крах фашистской Германии и ее сателлитов.

На южных рубежах

В составе 62-й Гвардейской дивизии 2-го Украинского фронта, которым командовал маршал Советского Конев, в ликвидации корсунь-шевченковской группировки немцев участвовал уроженец села Телелюй Грязинского района Алексей Иванович Корнев, воевавший в разведке. За успешные действия в этой операции дивизии было присвоено почетное звание «Звенигородская» и вручен орден Богдана Хмельницкого. Наш земляк отмечен орденом Отечественной войны 2-й степени.

Во время сражения в районе среднего течения Днепра уроженец села Средняя Дятчин командовал артиллерийским взводом на 1-м Украинском фронте. Со слов Василия Андреевича, победа нашей армии была нелегкой. «Окруженные немецкие части, - вспоминал ветеран , - дрались отчаянно. Цеплялись за каждый населенный пункт, за каждую высоту. Наш 58-й стрелковый полк в этих боях был настолько потрепан, что сразу же после ликвидации «котла», его отвели в Киев на деформирование...».

Зимой 1944 года под Корсунь-Шевченковским воевал уроженец Калачев, за плечами которого были Московская и Курская битвы, сражения на Днепре. был заместителем командира эскадрильи 166-го гвардейского штурмового авиаполка 10-й гвардейской Воронежско-Киевской Краснознаменной орденов Суворова и Кутузова штурмовой авиадивизии. Летчика три раза сбивали, но он оставался в живых. Однажды судьба уберегла его от смерти и на земле: в ноябре 1943 года, автобус с летчиками, возвращавшимися с аэродрома, попал под бомбежку. Из четырнадцати человек в живых осталось только четверо... Во время боев в феврале 1944 года наш земляк неоднократно водил эскадрилью грозных «Илов» на штурмовку живой силы и техники противника, пытавшегося вырваться из кольца окружения. В июне 1945 года удостоен высшего воинского отличия.

В 1943 году был призван в ряды действующей армии грязинец Владимир Васильевич Федерякин. Боевое крещение получил при форсировании Днепра. Затем участвовал в ликвидации корсунь-шевченковской группировки гитлеровцев. За мужество, проявленное в этой операции, отмечен медалью «За отвагу».

Помощником машиниста трудился на Грязинском железнодорожном узле Федор Пахомов. В 1943 году он был призван на фронт. Принимал участие в боях под Корсунь-Шевченковским в составе 9-го Гвардейского минометного полка, где был сержантом-наводчиком. Вторую мировую закончил на Дальнем Востоке. За мужество и доблесть награжден орденом Отечественной войны 1-й степени, медалью «За отвагу».